Она как-то особенно нежно мне улыбнулась и ласково сказала:
— Ты преувеличиваешь, любимый. Другого отношения они и не заслуживают. У тебя жуткий вид. Мне за тебя страшно.
Я хмыкнул, взял стаканы и пошел на кухню за джином. Когда я вернулся, она окинула меня озабоченным взглядом и спросила:
— Зачем ты принес из кухни ледоруб?
— Чтобы ты видела, что со мной творится. Еще совсем недавно на вопрос, для чего этот ледоруб нужен, я бы ответил: чтобы колоть лед. — Я провел пальцем по острию ледоруба. — Теперь же я прикидываю: а ведь этой штукой можно пригвоздить человека к стене. Это первое, что приходит мне в голову, честное слово. Даже вид самой обыкновенной зажигалки наводит на мысль: а не налить ли в нее нитроглицерина? По дороге к тебе я видел в канаве моток проволоки, и знаешь, о чем я подумал? Хорошая проволока, длинная, тонкая, — надеть бы такую кому-нибудь на шею, закрутить потуже и потянуть за два конца в разные стороны… Еле удержался, чтобы не прихватить ее с собой. На всякий случай…
— Ты спятил.
— Знаю. О том и речь. Я жажду крови.
— Ты меня просто пугаешь. Пожалуйста, отнеси ледоруб на кухню, сядь и возьми себя в руки.
Две первые просьбы я выполнил, третью — нет.
— Все дело в том, что у тебя сдали нервы, — проворчала она. — Ты переволновался. Еще немного, и тебя родимчик хватит, так и знай.
Я вытянул вперед руку и растопырил пальцы. Рука не дрожала. Она посмотрела на мою руку и сказала:
— Это еще ничего не значит. Болезнь не снаружи, а внутри. Слушай, а почему бы тебе на пару дней не уехать? Дела никуда не убегут. Давай съездим в Солт-Лейк. Отдых пойдет тебе только на пользу.
— Не могу, детка. Кто-то же должен считать трупы. Кроме того, если мы уедем, ситуация всего за несколько дней может в корне измениться, и придется все начинать сначала.
— Никто не заметит, что тебя нет в городе, а я вообще тут ни при чем.
— Правда? С каких это пор?
Она подалась вперед, прищурилась и спросила:
— На что ты, собственно, намекаешь?
— Просто забавно, что ты вдруг превратилась в стороннего наблюдателя. Ты забыла, что Дональд Уилсон — ас него ведь все и началось — был убит из-за тебя? Забыла, что вся история заглохла бы, не расскажи ты мне про Сиплого?
— Ты знаешь не хуже меня: моей вины во всем, что произошло, нет! — с возмущением сказала Дина. — И потом, сейчас это не имеет никакого значения. Просто у тебя плохое настроение, вот ты и цепляешься к каждому слову.
— Вчера вечером, когда ты тряслась от ужаса, что Сиплый убьет тебя, это почему-то имело значение.
— Опять ты про убийства? Сколько можно?
— По словам юного Олбери, Билл Квинт угрожал пристрелить тебя, — сказал я.
— Прекрати!
— Ты обладаешь удивительной способностью возбуждать в своих дружках кровавые инстинкты. Олбери прикончил из-за тебя Уилсона. Сиплый охотится за тобой. Даже я не избежал твоего влияния. Посмотри, в кого я превратился. Да и Дэн Рольф, мне кажется, еще попытается свести с тобой счеты.
— Дэн? Ты спятил. Да ведь я…
— Знаю, ты подобрала и приютила чахоточного доходягу. Ты дала ему крышу над головой и много-много опиума. Поэтому он у тебя на побегушках, ты хлещешь его при мне по щекам и вообще с ним не церемонишься. А ведь он в тебя влюблен. В одно прекрасное утро, помяни мое слово, ты проснешься и обнаружишь, что он отвернул тебе голову.
Она вздрогнула, встала и засмеялась.
— Несешь какую-то ахинею, — сказала она и унесла пустые стаканы на кухню.
А я закурил и задумался: что же все-таки со мной происходит, уж не свихнулся ли я, и откуда у меня такие предчувствия — не иначе нервы совсем расшатались.
— Если не хочешь уезжать, напейся в стельку и забудь обо всем на свете, — посоветовала мне Дина, вернувшись с наполненными стаканами. — Я налила тебе двойную порцию джина — не повредит.
— Ахинею несешь ты, а не я, — сказал я, сам не знаю зачем. — Стоит мне заговорить об убийстве, как ты на меня набрасываешься. Типично женская логика: если этой темы избегать, то ни один из многочисленных потенциальных убийц никогда не посягнет на твою жизнь. Глупо же. Мы с тобой можем говорить все что угодно, а Сиплый все равно…
— Перестань, прошу тебя! Да, я глупая. Я боюсь слов. Я боюсь его. Я… Господи, я же просила тебя расправиться с ним! Почему ты этого не сделал?