— Ничего, Ник, — прощебетала Дороти.
— Мы подумали, что было бы хорошо. Еще рано, и…
— И мы все любим Мими.
— Нет, но…
— Слишком рано идти домой, — подытожила Нора.
— Есть забегаловки, — напомнил я, — ночные клубы и Гарлем.
Нора скривилась.
— У тебя все одни и те же мысли.
— Хочешь, пойдем к Барри и попытаем счастья в фаро?
Дороти собралась было согласиться, но остановилась, когда Нора еще раз скорчила гримасу.
— Мне неохота снова встречаться с Мими, — признался я. Я наслушался ее на целый день.
Нора вздохнула, показывая, что у нее есть терпение.
— Что ж, если ты хочешь, как обычно, завершить день в забегаловке, я бы лучше пошла к твоему другу Стадси, не давай ему угощать нас этим ужасным шампанским. Он приятный человек.
— Что ж, я там поухаживаю за вами, — пообещал я и спросил Дороти:
— Тебе Гилберт говорил, что застал нас в компрометирующей ситуации?
Она попыталась обменяться с Норой взглядами, но Нора смотрела в свою тарелку, на пирог с сыром.
— Конкретно он не говорил.
— Он рассказал тебе о письме?
— От жены Криса?
— Да.
Ее голубые глаза засверкали.
— Ну и взбесится же мама!
— А по-моему, тебе это нравится.
— Предположим, да. Что из этого? Что она хоть бы раз сделала, чтобы мне…
Нора потребовала:
— Ник, перестань приставать к ребенку!
Я перестал.
XXI
В «Пигирон-клаб» дела шли хорошо. В зале было полно народа, шум и дым. Стадси вышел из-за кассы поприветствовать нас.
— Я знал, что вы придете. — Он пожал руку мне и Норе и широко улыбнулся Дороти.
— У тебя есть что-нибудь? — спросил я.
Он поклонился.
— Для таких дам у меня всегда что-нибудь есть.
Я представил его Дороти. Он поклонился, сказал какую-то любезность по адресу друзей Ника и остановил официанта.
— Пит, поставь стол для мистера Чарлза.
— У тебя всегда столько народа? — спросил я.
— Приходя раз, потом приходят второй. Возможно, у меня и нет плевательниц из черного мрамора, но то, что я подаю здесь людям, не приходится выплевывать. Хотите постоять у стойки, пока они устанавливают стол?
Мы согласились и заказали себе выпить.
— Ты слыхал о Нунхайме? — спросил я.
Он посмотрел на меня перед тем, как собраться с мыслями, и сказал:
— Ага, я слыхал. Его женщина здесь. — Он повернул голову, показывая в другой конец зала: — Отмечает что-то, я думаю.
Я посмотрел мимо Стадси через зал и увидел большую рыжеволосую Мариам, сидящую за столом вместе с полдюжиной мужчин и женщин.
— Слыхал, кто сделал это? — спросил я.
— Она говорит, что полиция сделала это — он знал слишком много.
— Это насмешка, — сказал я.
— Насмешка, — согласился он. — Вот вам стол, садитесь. Через минуту я вернусь.
Мы отнесли наши стаканы на стол, который втиснули между двумя столами, и устроились поудобнее. Нора попробовала напиток и вздрогнула.
— Ты думаешь, это настоящий напиток?
Дороти сказала:
— О, посмотрите!
Мы посмотрели и увидели Шепа Морелли, который шел к нам. Его лицо привлекло внимание Дороти. Где не было ссадин, оно распухло, и цвета его были от темно-лилового под одним глазом до светло-розового пластыря на подбородке. Он подошел к нам, наклонился и положил руки на стол.
— Послушайте, Стадси говорит, я должен просить извинения.
Нора прошептала:
— Старина Стадси — любитель этикета.
А я спросил:
— Ну и что?
Морелли покачал своей побитой головой:
— Я не прошу извинения за то, что делаю. Люди могут это или принимать, или нет. Но я хочу сказать — мне жаль, что я потерял голову и натворил дел у вас. Надеюсь, рана вас не очень беспокоит. Если бы я мог что-нибудь сделать, чтобы загладить вину…
— Забудь это. Садись и выпей. Это мистер Морелли — мисс Уайнент.
Глаза у Дороти расширились, в них появился интерес.
Морелли нашел стул и сел.
— Вы ведь не будете таить на меня зло, — обратился он к Норе.
Она проговорила с расстановкой:
— Это было забавно.
Он подозрительно посмотрел на нее.
— На поруки выпустили? — осведомился я.
— Ага, сегодня днем. — Он осторожно одной рукой потрогал лицо. — Вот откуда появляются новые синяки. Перед тем как выпустить, они мне еще здорово поддали.
Нора возмутилась:
— Это ужасно! Вы хотите сказать, что они действительно вас…
Я похлопал ее рукой.
— А чего еще можно было ожидать? — Нижняя губа у Морелли дрогнула — он, должно быть, презрительно улыбался. — Ничего, — когда два или три человека тебя бьют.