А пичуга пуще заливалась:
«Ах, купец, купец ты именитый!
Брюхо нажил, да ума не нажил!
На словах, поди ты, что на гуслях,
А на деле — хуже балалайки!
Сам твердил сейчас мои три правды:
Плачь не плачь, что было — не воротишь —
Упустил меня и уж горюешь!
С горя все дела, пожалуй, кинешь!
Не тянись за. тем, что не под силу:
А ко мне как начал подступаться!
И найдись теперь какой пройдоха,
Посули меня тебе представить —
Капитал ему по капле спустишь!
Сам людским смеялся толкам глупым —
Моему же, птичьему, поверил:
Ну, какой во мне быть может камень —
И какой еще величиною!
Что яйцо куриное! ишь, умник!
А ведь сам в руках держал и видел —
Вся-то я не более наперстка!»
Обругал купец пичугу, плюнул, —
Увидал, что в дураках остался!
Двадцать лет молчал про этот случай,
Рассказал почти что перед смертью,
Под хмельком, у внучки на крестинах.
КАРТИНКА
(ПОСЛЕ МАНИФЕСТА 19 ФЕВРАЛЯ 1861 г.)
Посмотри: в избе, мерцая,
Светит огонек;
Возле девочки-малютки
Собрался кружок;
И, с трудом от слова к слову
Пальчиком водя,
По печатному читает
Мужичкам дитя.
Мужички в глубокой думе
Слушают, молчат;
Разве крикнет кто, чтоб бабы
Уняли ребят.
Бабы суют детям соску,
Чтобы рот заткнуть,
Чтоб самим хоть краем уха
Слышать что-нибудь.
Даже, с печи не слезавший
Много-много лет,
Свесил голову и смотрит,
Хоть не слышит, дед.
Что ж так слушают малютку, —
Аль уж так умна?..
Нет! одна в семье умеет
Грамоте она.
И пришлося ей, младенцу,
Старикам прочесть
Про желанную свободу
Дорогую весть.
Самой вести смысл покамест
Темен им и ей.
Но все чуют над собою
Зорю новых дней...
Вспыхнет, братья, эта зорька!
Тьма идет к концу!
Ваши детки уж увидят
Свет лицом к лицу!
Тьма пускай еще ярится!
День взойдет могуч!
Вещим оком я уж вижу
Первый светлый луч.
Он горит уж на головке,
Он горит в очах
Этой умницы малютки
С книжкою в руках!
Воля, братья, — это только
Первая ступень
В царство мысли, где сияет
Вековечный день.
ПОЛЯ
В телеге еду по холмам;
Порой для взора нет границ...
И всё поля по сторонам,
И над полями стаи птиц...
Я еду день, я еду два —
И всё поля кругом, поля!
Мелькнет жилье, мелькнет едва,
А там поля, опять поля...
Порой ручей, порой овраг,
А там поля, опять поля!
И в золотых опять волнах
С холма на холм взлетаю я...
Но где же люди? Ни души
Среди безмолвных деревень...
Не верится такой глуши!
Хотя бы встреча в целый день!
Лишь утром серый четверик
Передо мною пролетел...
В пыли лишь красный воротник
Да черный ус я разглядел...
Вот наконец бредет старик...
Остановился, шляпу снял,
Бормочет что-то... «Стой, ямщик!
Эй, дядя! С чем господь послал?»
«Осмелюсь, барин, попросить —
Не подвезете ль старика?»
— «Садись! Зачем не услужить!
Услуга ж так невелика!
Садись!» — «Я здесь, на облучок...»
— «Да место есть: садись рядком!»
Но тут уж взять никто б не мог:
Старик уперся на своем;
Твердил, что в людях он пожил
И к обращению привык,
И знает свет; иначе б был
«Необразованный мужик»!
У старика был хмурый вид,
Цветисто-вычурная речь;
Одет был бедно, но обрит,
И бакенбард висел до плеч.
«Я был дворовый человек, —
Он говорил, — у князя Б.!
Да вот, пришлось кончать свой век
На воле! Сам уж по себе!»
«И слава богу!» — «Как кому!
И как кто разумеет свет!
А по понятью моему,
От всей их воли — толку нет!
Еще я нонешних князей,
Выходит, дедушке служил...
Князь различать умел людей:
Я в доме, может, первый был!