Он же рек тогда: «Предстанет
Ныне в храме пред тобою
Величайшая из грешниц
С покровенной головою.
Отврати ее от бездны,
От пути Иезавели,
Коей кровь на стогнах града
Псы лизали, мясо ели».
Усумнился я — помыслил:
«То не в грех ли новый вводит
Бес-прельститель, бес, который
Часто ночью в кельях бродит?
Моему ли окаянству
Вверит бог свое веленье?..»
Но прозрел угодник божий
В тот же миг мое сомненье:
«Се ли, — рек, — твоя есть вера?»
Я же: «О владыко! труден
Этот подвиг! Дьявол силен,
А мой разум слаб и скуден».
«Повинуйся, — рек он паки, —
Повинуйся, раб ленивый!
Се есть знаменье, которым
Победиши грех кичливый!»
И развил он длинный свиток:
В буквах огненных сияли
В нем дела твои и тайны,
Прегрешенья и печали...
И читал я перед каждым
Суд господень — и скорбела
Вся душа моя, и плакал
О тебе я, Изабелла!..»
У самой у Изабеллы
Сердце в ужасе застыло...
«Чудо — гнев небесный — чудо... —
Как во сне она твердила. —
Неужель... не ты, о боже!
Двигал волею моею!
Неужели весь мой разум
Не был мыслию твоею!
Лишь о подданных любезных,
Лишь о милостях без счета,
О смягченьи грубых нравов —
Вся была моя забота!..
Я лишь радовалась духом,
Лучшим людям в царстве вверясь, —
И ужели в этом — гибель!
Неужели в этом — ересь!..»
«О, заблудшееся сердце! —
Восклицал монах над нею. —
О, сосуд неоцененный
Для даров и для елею!
Влей в него святое миро!..
Гласа свыше удостоен,
Я земному неподкупен,
Средь житейских волн — спокоен!
Волю божью, яко солнце,
Вижу ясно! В чем спасенье —
Осязаю!.. Королева!
Здесь, в руках моих — прощенье!»
Говорил он, вдохновенный,
И в словах его звучали
Сила веры, стоны сердца,
Миру чуждые печали...
Изабелла, на коленях,
За слезой слезу роняла
И, закрыв лицо руками,
«Что ж мне делать?» — повторяла
«Надо дел во славу божью!
Чтоб они, дела благие,
На весах предвечной правды
Перевешивали злые!
Ополчися на нечестье!
В царстве зло вели измерить,
Отличить худых от добрых,
Совесть каждого проверить...
Тотчас видно в человеке,
Чем он дышит, чем напитан, —
Из того уж, как он смотрит,
Из того уж, как молчит он!
Эти лица без улыбки,
Этот вид худой и бледный —
Явно — дьявольские клейма,
Дух сомнения зловредный!..»
Говорил он, вдохновенный,
Но недвижная, немая
Оставалась Изабелла,
Глаз к нему не подымая...
«Трибунал устрой духовный, —
Говорил он, — чрезвычайный,
Чтоб следил он в целом царстве
За движеньем мысли тайной;
Чтобы слух его был всюду,
Глаз насквозь бы видел души —
В городах, в домах и кельях,
В поле, на море, на суше;
Чтоб стоял он, невидимый,
В школах, в храмах, под землею,
И между отцом и сыном,
Между мужем и женою...
И тогда в твоих народах
Ум и сердце, труд и знанье —
Всё сольется в хор согласный
Восхвалять отца созданья!
Ни одним нестройным гласом
Слух его не оскорбится...
И тебе тогда, царица,
Всё простится! всё простится!..»
«Всё простится...» — повторила
Изабелла... Луч желанный,
Как маяк для морехода,
Ей блеснул в дали туманной...
Подняла к монаху очи:
Слезы всё на них дрожали.
Но уже сквозь слез надежда
И доверие сияли...
«Возвратись же в дом свой с миром!
И зови меня, худого,
Коль речей моих смиренных
Возжелаешь сердцем снова...
А в дому своем отныне
Тщися мудрыми речами,
Как Эсфирь, в супруге сердце
Преклонить — да будет с нами!
Говори ему в совете,
Средь забав, на брачном ложе,
За трапезой, с лаской, с гневом,
День и ночь одно и то же!
Так, как капля бьет о камень,
Говори, моли и требуй —
И тогда, о, всё простится!
Всем угодна будешь небу!..»
Он умолк. Уж Изабелла,
Как дитя, за ним следила,
И за ним опять невольно:
«Всё простится», — повторила...
По устам у Сан-Мартино
Пробежал улыбки трепет...
Богомольных дам, быть может,
Вспомнил он невинный лепет,
Вспомнил тайну королевы —
И, как будто осиянный
Новой мыслью, «Всё простится», —
Подтвердил с улыбкой странной.
Во дворце и перед храмом
Свита — доньи и дуэньи
Ожидали королеву
В несказанном нетерпеньи.