Мир, лишь в песне живший, словно вышел
Из земли, как был по старине:
Те ж гайдуки, те же воеводы,
Те ж попы с мечом и на коне!
С древней славой новую свивая,
Гусляры по всей стране идут:
Бьет врага Георгий или Милош —
Тотчас песнь везде о них поют...
Вот уж снова колокольным звоном
Загудела сербская земля...
Вот — Белград позорившее знамя
Спущено навек с его кремля...
С каждым часом Марков сон всё тоньше,
И из камня сабля всё идет, —
Говорят, чуть держится, уж гнется...
Что же медлит? Что не упадет?..
РАДОЙЦА
(Из сербских песен)
Что за чудо, господи мой боже!
Гром гремит или земля трясется?
Или море под скалой грохочет?
Или вилы на горах воюют?
Нет, не гром и не земля трясется,
И не вилы горные, не море, —
То паша на радости стреляет,
Сам Бекир-ага палит из пушек,
Ажно в Заре все дома трясутся!
Да еще б не радость, не веселье!
Удалось ему словить Радойцу,
Гайдука Радойцу удалого!
И Радойцу привели в темницу,
А уж там давно сидит их двадцать,
Целых двадцать гайдуков удалых.
Как Радойцу только увидали,
На него накинулись все двадцать:
«Эх, Радойца, чтоб те пусто было!
Что хвалился, мол, своих не выдам,
Отыщу, на дне морском достану!
Вот теперь сиди и хныкай с нами!»
Отвечал им удалой Радойца:
«Вы покуда знай молчите, братцы;
Уж сказал — вас выпущу на волю,
Не живой освобожу, так мертвый».
Как светало и взошло уж солнце,
Только слышат гвалт в тюрьме и крики:
«Чертов кус! Бекир-ага проклятый!
Что привел ты к нам еще Радойцу!
Околел он тут сегодня за ночь!
Убирай от нас его скорее».
Унесли Радойцу из темницы,
Приказал ага, чтоб схоронили.
На дворе народ толпится, смотрит,
И жена Бекира тоже вышла,
Поглядела да и молвит мужу:
«Господин мой, как уж там ты знаешь,
Только мне сдается — жив Радойца!
Ну как что недоброе затеял?
Испытать его бы не мешало.
Ты вели-ко накалить железо,
Припеки ему бока крутые,
Коли жив — поморщится, разбойник!»
Накалили докрасна железо,
Припекать бока Радойце стали —
Он лежит, не шевельнет и бровью.
На своем таки стоит Бекирша:
«Хоть убей меня, а жив бездельник!
Ты возьми-ко вот гвоздей железных,
Вбей ему по гвоздику за ногти, —
Тут посмотрим: шевельнется, нет ли!»
Принесли гвоздей, за каждый ноготь
На руках и на ногах вбивают:
Он лежит — ни-ни, не шевельнется,
Ни одним суставчиком не дрогнет.
Мало всё еще ехидной бабе.
«Разрази господь меня на месте, —
Говорит, — а жив-таки, собака!
Вот что сделай, — научает мужа, —
Ты скажи-ко кликнуть клич девицам,
Чтобы шли во двор к паше на праздник;
Пусть вокруг Радойцы пляшут коло,
А заводит коло пусть Гайкуна:
Знаю я мужскую вашу совесть, —
Коли жив — не стерпит, шевельнется!»
Собрались девицы, пляшут коло,
Вкруг Радойцы прыгают и ходят,
Впереди — красавица Гайкуна...
А Гайкуна уж была такая —
Бог с ней, право! — красота, что чудо!
Всем взяла — и станом, что твой тополь,
И лицом — заря с него не сходит,
А идет — так словно ветер в листьях
Шелестят шелковые шальвары!
Стало виться, развиваться коло;
Голоса девичьи загудели;
Мерно-звонко звякают червонцы;
Что весна вокруг Радойцы веет,
На лицо что жар полдневный пышет...
Будь-ко жив он — как бы застучало,
Как бы сердце у него забилось, —
Хоть одним глазком, а уж бы глянул!
Тихо, ровно вкруг идет Гайкуна
И с лица Радойцы глаз не сводит,
Только вдруг — вздрогнула, улыбнулась
И платочек — будто ненароком —
На лицо ему с плеча сронила
И плясать не стала: «Как ты хочешь, —
Говорит, — родитель мой любезный,
А постыдно тешиться над мертвым!»
И Бекир уважил дочку, тотчас
Приказал похоронить Радойцу;
Но старуха всё не унялася:
«Брось его по крайности ты в море!
Пусть съедят его морские гады!»
— «Всё одно!» — Бекир сказал, не спорил,
И велел Радойцу бросить в море.
Весел в этот день он сел за ужин:
«В первый раз, мол, в девять лет сегодня
С легким сердцем ужинать сажуся.
Девять лет мне не давал покоя
Этот вот анафемский Радойца!
Да — аллаху слава! — с ним покончил!
Завтра тех двадцатерых повешу!»
Только это он успел промолвить,
Глядь — а перед ним стоит Радойца,
Жив и здрав и с поднятою саблей!
Не успел он ни вскочить, ни крикнуть,
Не успел — без головы свалился.
А Бекирша только увидала —
Как на месте ж померла со страху.
«Ты же, свет очей моих, Гайкуна, —
Молвил он ей, руку подавая, —
Отыщи ключи ты от темницы
Да сама в дорогу собирайся!
Выпустим товарищей удалых
И скорей в Шумадию уедем».