Таким образом, с какой бы стороны мы ни подходили к этому вопросу, ценность, приписываемая социальным добродетелям, оказывается постоянной и проистекает главным образом из того уважения, которое естественное чувство благожелательности обязывает нас оказывать интересам человечества и общества. Если мы рассмотрим принципы человеческой природы в том виде, как они выявляются из повседневного опыта и наблюдения, то мы должны будем a priori заключить, что такое существо, как человек, не может быть совершенно безразличным к благополучию или неблагополучию своих ближних и не может не провозглашать с готовностью и без каких-либо дальнейших соображений и размышлений там, где ничто не вызывает у него какого-либо частного пристрастия, что то, что способствует счастью этих людей, есть благо, а то, что способствует их несчастью,— зло. Здесь поэтому имеются по крайней мере слабые основы или контуры всеобщего различия между действиями; и соответственно тому, как возрастает человеколюбие личности, ее связь с теми, кто обделен благами или же пользуется ими, ее живое представление о их счастье или несчастье, ее последующее одобрение или неодобрение приобретают соответствующую силу. Нет необходимости, чтобы благородные действия, бегло отмеченные в старой книге по истории или сообщенные в давнишней газете, вызывали какие-либо сильные чувства восхищения и одобрения. Добродетель, находящаяся на таком расстоянии, подобна неподвижной звезде, которая хотя и может представиться взору разума такой же яркой, как солнце в зените, однако пребывает в столь бесконечном отдалении, что не вызывает ощущений ни света, ни тепла. Если эта добродетель станет нам ближе благодаря нашему знакомству или связи с соответствующими лицами или хотя бы немногословному повествованию об указанном случае, то наши сердца сразу же будут тронуты, наша симпатия окажется более живой и наше холодное одобрение превратится в самые теплые чувства дружбы и уважения. Это представляется необходимым и неизбежным следствием общих принципов человеческой природы в том виде, как они обнаруживаются в повседневной жизни и практике.
Теперь рассмотрим эти взгляды и рассуждения в обратном порядке. Исследуем вопрос a posteriori и, взвесив следствия, посмотрим, не вытекает ли [моральное] достоинство социальной добродетели в значительной мере из чувств человеколюбия, которые оно вызывает у наблюдателей. Представляется [очевидным] фактом, что обстоятельство полезности во всех случаях является источником похвалы и одобрения и к нему постоянно апеллируют при всех моральных решениях относительно достоинства или предосудительности поступков; что это единственный источник того высокого уважения, которое оказывают справедливости, верности, чести, верноподданству и целомудрию; что оно неотделимо от всех других социальных добродетелей—человеколюбия, великодушия, приветливости, милосердия, кротости, сострадания и умеренности— словом, что это основание главной части морали, которая имеет отношение к человечеству и к нашим ближним.
Представляется также, что когда нашим общим одобрением пользуются некоторые характеры и манеры поведения, то при этом полезная склонность к социальным добродетелям не приводит нас в движение посредством заботы о собственных интересах, но оказывает гораздо более всеобщее и широкое влияние. Представляется, что стремление к общественному благу, к достижению мира, порядка и гармонии в обществе, воздействуя на благие принципы нашей организации, всегда привлекает нас на сторону социальных добродетелей. И представляется в качестве дополнительного подтверждения сказанного, что эти принципы человеколюбия и симпатии столь глубоко пронизывают все наши чувства и оказывают столь сильное влияние, что могут возбудить сильнейшее порицание или одобрение. Данная теория есть просто результат всех этих выводов, каждый из которых кажется основанным на единообразном опыте и наблюдении.