Представим себе личность, изначально сформированную так, что у нее нет какой-либо заботы о своих
ближних, она созерцает счастье и несчастье всех одаренных чувствами существ с большим безразличием, чем два смежных пятна одного и того же цвета. Предположим, что если бы процветание народов оказалось на одной чаше весов, а их гибель—на другой и от этого человека потребовали выбора, то он пребывал бы, подобно ослу схоласта42, в нерешительности, колеблясь между равными мотивами, или, лучше сказать, подобно тому же ослу между двумя кусками дерева или мрамора, не будучи в состоянии отдать предпочтение или проявить склонность к одной из сторон. Я полагаю, следует считать правильным вывод, что такая личность, будучи абсолютно не заинтересованной ни в общественном благе, ни в частной пользе других лиц, взирала бы на каждое качество, каким бы пагубным или благим оно ни было для общества или для его обладателя, с тем же безразличием, что и на самый заурядный и неинтересный объект.
Но если мы предположим, что вместо этого вымышленного чудовища в данном случае вырабатывает суждение и принимает решение человек, то он будет иметь ясное основание для предпочтения там, где все прочие условия равны; и, сколь бы бесстрастным ни оказался его выбор, если его сердце эгоистично или если личность, интересы которой затронуты, удалена от него, все-таки это должен быть выбор или различение между тем, что полезно, и тем, что пагубно. И это различение полностью совпадает с моральным различением, истоки которого столь часто и столь тщетно исследовались. Одни и те же способности духа при всех обстоятельствах приятны нравственному чувству и человеколюбию. Один и тот же склад характера в высшей степени способен возбудить и то и другое. И одно и то же изменение в положении объектов, приближаются ли они к человеку, или же человек сам вступает с ними в связь, возбуждает оба чувства. Следовательно, по всем правилам философии мы должны заключить, что эти чувства в своих истоках одни и те же, поскольку в каждом частном случае, даже самом незначительном, ими управляют одни и те же законы и их возбуждают одни и те же объекты.
Почему философы заключают с величайшей достоверностью, что Луну удерживает на ее орбите та же самая сила тяготения, которая заставляет падать тела вблизи поверхности Земли, как не потому, что эти действия при вычислении оказываются похожими друг на друга и равными? И не следует ли признать такое рассуждение столь же убедительным в моральных исследованиях, как и в естественных?
Доказывать сколько-нибудь обстоятельно, что все качества, полезные для их обладателя, одобряются, а противоположные порицаются, было бы излишним. Здесь было бы достаточно самого поверхностного размышления над тем, что повседневно встречается нам в жизни. Мы укажем только несколько примеров, чтобы устранить, если это возможно, всякие сомнения и колебания.
Качество, наиболее необходимое для свершения какого-либо полезного предприятия, есть благоразумие (discretion), при наличии которого мы поддерживаем безопасное общение с другими людьми, уделяем должное внимание их и нашему собственному характеру, взвешиваем каждое обстоятельство дела, которое мы предпринимаем, и применяем наиболее надежные и безопасные средства для достижения той или иной цели.
Кромвелю или, быть может, де Ретцу благоразумие могло казаться добродетелью олдермена, как ее называет д-р Свифт, и, будучи несовместимо с теми широкими замыслами, к которым их влекли смелость и честолюбие, оно, возможно, действительно было для них недостатком или несовершенством. Но в повседневной жизни эта добродетель наиболее необходима не только для того, чтобы добиться успеха, но и для того, чтобы избежать самых роковых неудач и разочарований. При отсутствии таковой, как замечает один тонкий писатель, величайшие способности могут оказаться роковыми для тех, кто ими обладает, подобно тому как Полифем, лишенный глаза, оказался вследствие своей огромной силы и могучего телосложения лишь еще более уязвимым.
И поистине, найлучший характер, если только он не слишком совершенен для человеческой природы,—это тот, который не колеблется под влиянием каких-либо настроений, но попеременно применяет смелость и осторожность, когда каждая из них оказывается полезной для той частной цели, которая имеется в виду. Такое превосходное качество Сент-Эвремон приписывает маршалу Тюренну 43, который по мере того, как он становился старше, проявлял в каждой кампании все больше военной дерзости и, будучи благодаря долгому опыту вполне знаком с любой случайностью войны, продвигался более решительно и уверенно, чем прежде, по пути, так хорошо изученному им. Фабий, говорит Макиавелли, был осторожен, а Сципион смел. И оба добились успеха, потому что положение дел Рима во время командования каждого было особенно благоприятно его гению, но оба потерпели бы неудачу, если бы соответствующие ситуации поменять местами. Счастлив тот, обстоятельства жизни которого соответствуют его характеру, но его превосходит тот, кто может приспособить свой характер к любым обстоятельствам.