— Вы, значит, были в доме дочери Пезаро, нам говорили это, но мы не хотели верить.
— А между тем это правда, я упал у ворот ее дома, и ее слуги внесли меня в дом. Валланд был рад, что отделался от меня, а других друзей у меня здесь не было. Да, я остался там, и красавица Бианка ухаживала за мной. Что же из этого? Но во всяком случае я не подозревал, что вы здесь, — прибавил он, как бы оправдываясь.
Джиованни недоверчиво рассмеялся, он прекрасно знал, почему Беатрисе не говорили до сих пор правды, и в душе своей невольно не мог не сожалеть о том, что ему пришлось оказывать услуги графу де Жоаезу. Он, простой слуга, любил свою госпожу не меньше этого человека и, как и он, готов был каждую минуту пожертвовать ради нее своею жизнью. В то время как мысли эти мелькали в его голове, Гастон думал о том, как он объяснит Беатрисе свое пребывание в доме Пезаро — поймет ли она его? Ведь и она только женщина — поймет ли и простит ли она?
— Я должен повидаться с маркизой рано утром, — сказал он серьезно. — Вы должны понять причины, заставляющие меня желать этого свидания. Я глубоко сожалею о том, что она приехала в Верону. Здесь не место женщине, особенно же Беатрисе из Венеции. Я оставил ее в полной уверенности, что она поедет в Рим. Видит Бог, я жалею о том, что уехал тогда.
Серьезность, с которой он говорил эти слова, примирила с ним несколько пылкого юношу, который понимал и сочувствовал только тому, что чувствовало его собственное сердце.
— Да, синьор, — сказал он, — но все же не вам обвинять в чем-либо мою госпожу. Простите, если я буду говорить с вами откровенно. Уж если она здесь, надо постараться, чтобы с ней ничего не случилось. Вы говорите, что хотите повидаться с ней рано утром; по-моему, будет умнее, если вы предоставите обстоятельствам выбрать время для этого свидания. У меня нет других интересов, кроме моего долга, но, если бы я был на вашем месте, я не пошел бы к маркизе де Сан-Реми прямо из дома Бианки Пезаро.
Гастон не старался делать вид, будто не понимает его.
— Да, конечно, Джиованни, вы правы со своей точки зрения, но я знаю, что лучше: я уж расскажу ей обо всем сам, чем предоставлю кому-нибудь другому сделать это за меня. Если я не ошибся, вы хотели сказать этим, что не уверены в том, что маркиза захочет повидаться со мной?
— Совершенно верно, синьор, я боюсь, что она не захочет принять вас.
— Тем больше у меня причин повидаться с ней, будем говорить совершенно откровенно. Вы ведь сегодня ночью были вместе со мной в церкви, и вы все знаете. Как по-вашему, не нуждается ли она теперь в друзьях более чем когда-либо?
— Да, конечно, теперь особенно ей нужны друзья. Ведь мы слышали сегодня все, что говорилось в церкви. Раньше, чем солнце сядет сегодня, мы увидим странные вещи в Вероне.
Гастон не совсем понял то, о чем говорил Джиованни, и поэтому он заметил:
— Ведь каждый день в Вероне случаются странные вещи, Джиованни, так, например, что же может быть более странного, чем мое присутствие в этом доме теперь?
— Да, вам везет, граф, нечего сказать!
— Хорошо везет, если я даже не могу повидаться с маркизой.
— Да, вам придется немного подождать, и чувство ваше будет подвергнуто, вероятно, испытанию. Может быть, вам даже придется принести ради нее жертву.
Гастон широко раскрыл глаза и несколько нетерпеливо спросил юношу:
— Будьте вполне откровенны со мной: что случилось за время моего отсутствия?
Джиованни замялся и не решался говорить дальше.
— Граф, — сказал он нерешительно, — собственно говоря, я не вправе говорить вам все, но и скрыть от вас я ничего не могу. Сегодня вечером госпожа моя хотела собрать у себя всех ваших соотечественников. Если вы имеете какую-нибудь возможность убедить их всех не приходить сюда, ради Бога, не теряйте времени. Лучше будет, если никто из них не явится сегодня, больше я ничего не могу сказать вам, вы умны и можете говорить там, где я должен молчать. Помогите нам, синьор, спасти нашу честь, так как дело дошло уже до этого.
— Вы хотите сказать, Джиованни, что если мои соотечественники явятся сегодня вечером сюда, с ними приключится что-нибудь недоброе?
— Я хочу сказать, что это будет последний вечер в их жизни.
— Боже мой, но неужели же в таком случае этот дом служит убежищем для убийц?
— Жители Вероны готовят сегодня вечером восстание, они решили перерезать всех французов.
— Но маркиза?., перестаньте, все это пустяки! Джиованни, вы сами не знаете, что говорите!
— Я желал бы лучше умереть, чем быть вынужденным говорить то, что я уже сказал, синьор.
Он вздохнул и отвернулся от окна. Но сейчас же снова заговорил, так как для него существовала только одна мысль: спасти во что бы то ни стало маркизу.