Новобрачные еще не прибыли. Их только ожидали, и любопытство толпы было явно благожелательным: девушка и ее жених, избравшие для свадебной церемонии Сен-Жак де Люз вместо Биаррица, несомненно, принадлежали к наилучшему обществу. Тамошние — биаррицские — священники, конечно, публика ненадежная! То ли дело Сен-Жак де Люз, где жили только истинные христиане и верные католики. Толпа с нетерпением ждала новобрачных…
Художник Перико Арагуэс, испанец, сорок лет тому назад натурализовавшийся в стране басков, хлопнул по плечу Рамона д’Уртюби, владельца маленькой усадьбы, поэта, охотника и большого любителя игры в мяч…
— Что это, старина?.. И ты уже начал следить за светскими свадьбами?
— Смейся, смейся… — отвечал тот с улыбкой. — Ты прав. Но дело в том, что я знаком с обоими семействами. Они меня попросили сыграть на органе свадебный марш.
— Вот как?.. Получше тебя они никого не нашли?
Они были очень дружны и составляли друг с другом презабавный контраст. Художник Арагуэс, худой и высокий, всегда гладко выбритый, казался гораздо моложе своих шестидесяти лет, несмотря на многочисленные морщины, бороздившие его насмешливое лицо. У дворянина Уртюба, коренастого и невысокого, с густой растительностью по всему лицу от висков до подбородка, уже была сильно заметна проседь в волосах, хотя ему едва лишь перевалило пятьдесят… Испанец, портретист, писавший главным образом женщин, с иронической проницательностью глядел на окружающий мир. Баск, наоборот, был полон какого-то детского воодушевления, которое свойственно людям, привыкшим к простой жизни, к горам и одиночеству. Действительно, Рамон д’Уртюби редко покидал свое тихое убежище на берегу Рюн, в то время как Перико Арагуэс, несмотря на красоту и благоустройство собственной виллы, лучшей во всей округе, неустанно скакал из Биаррица в Мадрид, из Мадрида в Париж, из Парижа в Довилль, из Довилля в Нью-Йорк. Из Нью-Йорка в Канны. Он по-своему очень любил Эскуаллерию, но еще больше он любил жизнь и цивилизацию, то есть — платья, улыбки, любовные уверения и модные страсти…
— Что ты мне сказал, черт возьми! — воскликнул вдруг испанец. — Ты знаком с обоими семействами? — И он показал пальцем на портал церкви, словно новобрачные были уже там…
— Да, — ответил баск совершенно серьезно.
Однако в тоне Арагуэса звучала насмешка, а его большой рот искривился в иронической гримасе:
— Ба. Я всегда думал, что Ла Боалль — сирота.
— Да, да, — сказал баск. — Действительно, со стороны Ла Боалля не с кем и знакомиться, кроме него самого, но со стороны невесты… Я знаю обеих, и мать и дочь. Именно мадам Эннебон и настояла, чтобы я сыграл марш.
— А с папашей Эннебон ты знаком?
— Нет… Разве существует вообще — папаша Эннебон?
— …Полковник французской армии… командует пехотным полком не то в Бретании, не то… в Бомбее.
— И он не приехал на свадьбу своей дочери?
— Как видишь. Я слышал, что он и мамаша Эннебон не особенно хорошо уживаются вместе.
— О, «мамаша Эннебон»…
— Да, да, «мамаша Эннебон» — звучит странно. Она… кажется моложе собственной дочери.
— Да, ее можно принять за сестру, и едва ли за старшую. Во всяком случае на нее приятно смотреть. А для меня это самое главное.
— Если о главном — дочь красивее матери.
— Ах, нет! Да…
Лишь только речь зашла о красоте, баскский дворянин Рамон д’Уртюби сразу заволновался и заупрямился.
— О вкусах не спорят, — спокойно заметил художник. — Смотри — Праэк. И он не мог удержаться от того, чтобы прийти сюда. Даже он… А он, наверное, согласится с тобой, этот Праэк…
Про человека, которого Перико Арагуэс только что назвал по имени, было трудно сказать, что он действительно находится «здесь» — до того он казался задумчивым и рассеянным. Только после двукратного произнесения его имени он повернул голову в сторону Арагуэса.
Это был еще совсем молодой человек, лет тридцати или даже меньше, и притом человек весьма привлекательный. Его нельзя было назвать красивым, но в наружности было нечто более ценное, чем красота.
Он подошел и с полнейшим безразличием спросил:
— С чем я должен согласиться?
— Ни с чем, — решительно ответил Арагуэс. — Мы только толковали с Уртюби, принадлежишь ли ты к числу приглашенных на свадьбу.
— Никто на свадьбу не приглашен. Она будет отпразднована в тесном семейном кругу.
— Ну так что же? Может быть, и ты принадлежишь к этому тесному кругу?
— Отчего ты так думаешь?
Это было сказано так резко, что испанец Арагуэс умолк. Рамону д’Уртюби тоже не хотелось говорить. И все трое стали глядеть на улицу, хотя ничего еще не было видно.
Все в городке знали, что Фред Праэк ухаживал прежде за мадемуазель Эннебон. О, это был вполне невинный флирт, в этом не могло быть никакого сомнения, тем не менее многие — конечно, в очень почтительном тоне, — предсказывали их свадьбу. Молодые люди во всех отношениях так великолепно подходили друг к другу и по возрасту, и по взаимной склонности, и по материальному состоянию… (Фред Праэк был владельцем больших поместий.) И вдруг, совершенно неожиданно, была объявлена помолвка мадемуазель Эннебон с Ла Боаллем.
Поль де Ла Боалль, дипломат и спортсмен, несомненно, был фигурой заметной. Но его меньше знали, чем Праэка, по крайней мере здесь, в Сен-Жак де Люзе.
И лишь Рамон д’Уртюби обо всем этом не знал ровным счетом ничего. Вряд ли он даже расслышал последние фразы, которыми обменялись Арагуэс и Праэк. Мечтательный, как всегда, он совсем забыл о своих приятелях и уже собирался направиться к большой лестнице из камня и железа, которая налево от паперти вела вверх на галереи и клирос для органа. В стране басков принято разъединять в церквах оба пола. Низ принадлежит женщинам. Мужчины присутствуют на богослужениях, стоя на галереях по обеим сторонам. Подниматься наверх надо по наружной лестнице. И вдруг у простодушного Рамона мелькнула мысль, показавшаяся ему настолько очевидной, что он даже не представлял себе возможность какого-нибудь возражения. Обернувшись назад, он сказал с восторгом и глубоким убеждением:
— Послушай-ка, художник, как тебя там звать… Я думаю, что ты должен написать картину… Вряд ли ты найдешь других новобрачных, которые бы так подходили друг к другу, как эти.
Праэк резким движением отвернулся в сторону. Арагуэс же пристально посмотрел на музыканта и на губах его заиграла странная улыбка…
— Которые бы так подходили друг к другу, как эти? — повторил он. — Гм… Ты так думаешь?
Уртюби остановился — совершенно озадаченный…
— Ну да, — сказал он, — конечно! — Он с беспокойством посмотрел на испанца. — А ты не думаешь?
— Может быть, да. А может быть, и нет!.. — загадочно сказал тот по-испански.
— О! — воскликнул Уртюби и — задумался…
Арагуэс продолжал с улыбкой смотреть на него. Ни тот, ни другой не замечали, что Праэк хоть и смотрел в другую сторону, прислушивался внимательно к их разговору.
— Послушай, — проговорил Уртюби, — что ты хочешь этим сказать? Неужели… неужели… О, Боже, я ведь ничего не знаю… Неужели мадемуазель Эннебон выходит замуж по принуждению?.. Или Ла Боалль женится не по доброй воле?
У Праэка, внимающему их разговору, дрогнул подбородок.
— Нет, нет, — неопределенно возразил Арагуэс. — Не это… Я имею в виду совсем другое…
Он заколебался. Потом пожал плечами и сказал:
— Ну, не допытывайся, ступай! Это слишком сложно для тебя, музыкант!
Но тот, искренне взволнованный, не унимался:
— Арагуэс… Что же это такое?.. Ты не хочешь ведь утверждать, что крошка Изабелла, такая милая, такая хорошая… Что она рискует стать несчастной?..
— Что я могу знать? — сказал Арагуэс.
На мгновение с его лица исчезла обычная на нем ирония.
— Ну, иди, иди скорей, — сказал он вдруг, — ступай к своему органу… Вот уж подъехали автомобили с виновниками торжества.
Действительно, толпа задвигалась. Арагуэс и Праэк прижались к стене дома, у которого стояли. Оба они были высоки ростом и потому могли видеть поверх толпы все, что происходит.
Первый автомобиль — очень сильный и бесшумный лимузин — приехал вперед на расстоянии тридцати метров от входа в церковь, второй, тоже лимузин, остановился вплотную за ним. Третий автомобиль, дамский, синего цвета, подъехал к самой паперти. Арагуэс и Праэк только увидели белое платье, кружевную вуаль и слегка растерянное девичье лицо, тотчас же исчезнувшее в тени церковного свода. За невестой следовала очаровательно одетая молодая женщина. Переступив через порог, она повернулась в сторону лимузинов, и Арагуэс с Праэком имели достаточно времени, чтобы полюбоваться парой глаз, похожих на черные бриллианты, и благородным овалом лица андалузского типа. Мадам Эннебон, пропуская вперед свою дочь, остановилась в ожидании остальных — свидетелей, близких, родственников и самого жениха. Поль де Ла Боалль, в жакете аспидного цвета, поцеловал руку своей тещи, которая приветливо улыбнулась ему. Затем все вместе вошли в церковь.