Осторожно ступив на корму, бородач включил мотор, прислушался к его негромкому равномерному стуку, и уже дрогнул и стал отдаляться берег.
— А городок, смотрите-ка, весь открылся! — сказал он, привставая со скамьи. — Я и отсюда вижу свой домик. У меня с ним, знаете ли, «особые отношения». Случается, ухожу на целые месяцы, и тогда — вот еще одна «неразгаданная загадка» — он снится мне обязательно и непременно.
— Значит, вы любите свой Уренгой?
Приподняв голову, он задумчиво смотрел на удалявшийся город.
— Домик мой, видите, белеет на берегу реки? Да, вы спрашиваете — люблю ли Уренгой? Странно, об этом я и не задумывался. Можно ли сказать, что я, мол, люблю этот воздух, которым дышу? Он — и необходимость, и условие существования, и наслаждение. Человеку свойственно привязываться к тем местам, где им приложен старательный труд и пережиты добрые треволнения.
Он болезненно поморщился.
— А сейчас вы, наверное, подумали: еще один философ! Приятели — спутники в дороге, парни веселые и дружные — частенько разыгрывали меня: «Что, братец, снова тихий домик снился и опять на философию повело? Это, братец, старость и, значит, плохи дела». Я, конечно, отшучивался, но, признаться, и тревожился: неужели действительно… старею?
Я невольно посочувствовал ему:
— Какая же это старость, если вам, наверное, чуть-чуть за сорок?
Он снова поморщился, но согласился:
— Верно. Только за сорок, это если с бородой.
— Ну, а если побриться?
Он махнул рукой.
— Если бы не Вася-охотник — есть такой «дяденька» в Уренгое, — я был бы старейшиной нашего города. Этот Вася обогнал меня на целые два года; ему сегодня тридцать три!
— Неужели население города так молодо?
Он повел широкими плечами:
— Сами удивляемся, но факт.
— В таком случае, — заметил я, — имеется предложение.
Бородач кивнул:
— Догадываюсь.
— Нужно побриться. Старейшину Васю вы все равно не догоните, а городу достаточно и одного патриарха.
Он согласился с готовностью:
— Согласен. Принимается. Но… комары?
— Значит, естественный накомарник?
— О, природа мудра!
— А ведь скоро начнутся заморозки и комарам — конец.
Он лихо тряхнул головой:
— Тогда мы обязательно помолодеем.
Круто развернувшись, лодка вышла на тихую ширь плеса. Мне было интересно слушать его, и я спросил:
— А к зиме вы, наверное, возьмете отпуск?
— Да, — подтвердил он мечтательно. — Неплохо бы. Жаль, это невозможно. Впрочем, и не жаль. Некогда.
— Разве опять… в дорогу?
— Непременно.
— И как далеко?
Бородач не отрывался взглядом от дальней синей каемки тайги.
— Мой домик, — я уже сказал об этом, — стоит на берегу реки. Здесь еще многое не исследовано, не найдено, не распознано. И потому странно это слово — отпуск; может ли быть отдых от любимого дела и от… мечты?
Лодка тихо скользила прозрачной гладью плеса, и полные отражения легких и чистых облаков плыли нам навстречу, будто белые лебеди.
Бусинка
Девушка работала в раскопе. В руке она держала металлическую лопаточку, наподобие мастерка, и осторожно снимала тонкими слоями землю. Из пласта жирного и влажного чернозема, местами прохваченного прослойками золы, кое-где обнажились толстенные, обструганные, черные от времени бревна, полусгнившие доски, внушительных размеров остатки строений.
Вокруг, по всему приречному выступу берега, росла густая, высокая — в рост человека — жесткая трава. В ней то белели, то синели робкие цветы севера. Их, конечно, никто не сеял, но они были здесь кстати, на руинах некогда деятельного и шумного города, канувшего в небытие.
Да, здесь возвышался город, и с башен его кремля, шире, чем сегодня с кромки этой высокой кручи, открывалась плавная излучина полноводной реки Таз, стальные проблески озер на бескрайней заречной равнине, синие перелески, очень далекий горизонт… Все же славные предки наши — первопроходцы Сибири — знали толк в красоте и место для города выискали что надо!
Я осматривал раскопки вместе с пилотом вертолета, Данилой Петровичем, внешне грубоватым, компанейским рязанцем, веселым и любознательным, влюбленным в Север.
Здесь работали ленинградские студенты, крепыши, и девушки им под стать, и Данила Петрович сразу же перезнакомился с молодежью, забрался в палатку и потащил меня за собой, доказывая, что нужно в конкретности представить образ жизни «интеллигентных бродяг» нашего времени — археологов.