Я и не заметил, наблюдая за крутыми спиралями их полета, как вернулся к той же скамье и, расслышав знакомый голос, невольно остановился:
— Да, были и другие увлекательные легенды… — (Анна Сергеевна, неутомимый историк? Конечно, она!) — По Гесиоду, например, — задумчиво продолжала учительница, — Океан был титаном, сыном Урана и Геи…
Опасаясь помешать необычной лекции, я тихонько прошел мимо и присел на покрытый брезентом комингс трюма. Солнце уже клонилось к горизонту, и над равномерно всхолмленным океаном свет стлался как плотный дым. Далеко впереди, в этой зыбкой пелене света, силуэт одинокого усеченного утеса чернел, словно парус старинного корабля. Все было, как в мире волшебных, красочных книжек юности, да еще этот задумчивый голос, называвший таинственные страны: Элизийская равнина… Царство мрака… Земля киммерийцев…
Но вот учительница смолкла, и через минуту-две послышался другой голос — неторопливый простуженный мужской басок. Это говорил тот, которого я мысленно назвал старшим, внушительного вида дяденька, с пшеничными усами, с приподнятыми плечами и слегка оттопыренными руками гиревика. Что ж увлекло и этого романтика с Итурупа? Какая легенда или быль? И почему Анна Сергеевна воскликнула:
— Молодчина, Василий… Так держать!
Я встал и подошел к их скамье; чернявый с готовностью подвинулся и сделал знак рукой, мол, присаживайтесь; солидный Василий приветливо мне кивнул.
— А травы у нас на Итурупе, — продолжал он увлеченно, — разве они такие, как, скажем, где-нибудь под Рязанью или под Орлом? У нас же, сами знаете, травяные джунгли, иначе и не назовешь! Возьмите курильскую гречку — травка в три метра высотой! А крестовик, или шеломайник, или дудник, или медвежий корень — трава ли, деревья, не сразу и разберешься! Упустить сроки нашего богатейшего сенокоса, позволить, чтобы травы перестояли, — непростительно. Однако и рыба в море не ждет, и на кого ни глянешь — занят и перезанят…
Щуря веселые глаза, Василий искоса взглянул на учительницу.
— Вот как, «от Адама»! Не то чтобы там от каких-нибудь киммерийцев — глубже копнула.
Анна Сергеевна улыбнулась.
— Я поставила бы вам, Василий, пятерку.
Он смущенно поклонился.
— За Гомера, пожалуй, рановато. Но за сенокос — согласен. Народ у нас, что в Курильске, что в Рейдово, что на Буревестнике, вообще на Итурупе, сами знаете, отменный.
— Молока у нас для всех более чем достаточно. Были бы люди да желание — тут можно огромное стадо содержать. Природная кормовая база что надо! — заметил третий.
Чернявый деловито поддержал его:
— И без фантастики. По хозяйственному расчету. А как это будет и любо, и дорого со временем: приходит, скажем, очередное судно, и мы, кроме кеты, чавычи, кижуча, горбуши — еще и сливочное масло тоннами на материк отгружаем: пускай видят все люди, каковы они, эти острова!
— Японцы тут по сопкам пушки расставляли, — сказал Василий. — Вон сколько железобетона на доты поистратили. А у нас не танки под сопками ползают — коровы пасутся, и вместо пушек — масло!
Он взглянул на учительницу. Она задумчиво смотрела в океан, где заря летнего вечера разгоралась пронзительным, летучим пламенем и сыпала частые искры на белые надстройки теплохода, на стекла иллюминаторов, на скаты волн.
— Я довольна, что живу на Итурупе, — сказала Анна Сергеевна. — Хорошие у нас люди, и это главное. И вроде бы все с деловитым, хозяйственным расчетом, но, тем не менее… романтики! Каждый в какой-то мере романтик… Обязательно!
«Морской волк»
В Петропавловске-на-Камчатке, перед отплытием на Курилы, я получил письмо, оставленное мне давним другом, рыбацким капитаном, который уже второй десяток лет работает в тех краях и на море знает многих. Он писал;
«Ждал тебя — не дождался, ухожу за сайрой на добрый месяц. Поскольку ты будешь на Итурупе, советую познакомиться там с капитаном МРС-0375 Юрием Шматком. Человек он смелый и умелый, в общем, настоящий „морской волк“. Несмотря на свои 72 года, может служить примером другим капитанам».
Надо сказать, что почерк у моего приятеля небрежный и неразборчивый, и цифру «72» можно было читать и как «52», и как «77», а это не могло не озадачить.