Вызванный по тревоге в порт главный хирург Северо-Курильского района Горшенев заботливо склонился над раненым, пытаясь прощупать пульс; это ему не удалось, и он заметно помрачнел.
Маленький штурман снова поклонился и, неуместно улыбнувшись, спросил почему-то шепотом:
— Мы, господин доктор, опоздали?
Горшенев резко выпрямился:
— Сначала следовало бы заняться раненым, а потом выбирать сети.
Маленький японец притих и посмотрел на доктора.
— Оставить сети в океане? Понимаю, они могли сохраниться, однако могли и пропасть. Но ведь это целое состояние, и, в случае пропажи, кто возместил бы моему шефу такой убыток? Может быть, раненый моряк?
Этот вопрос штурману и самому, видимо, показался забавным, и он засмеялся, но доктор строго сдвинул брови, и японец смолк.
— Просто у нас различные этические нормы, — сказал Горшенев, продолжая осматривать раненого. — Для вас было самым важным — сохранить сети. Почему бы сначала не подумать о человеке? Ваше промедление может обойтись раненому слишком дорого.
Почему-то маленький японец засуетился, испуганно всплеснул руками.
— Одну минутку, доктор! Я должен передать ваши слова моему капитану.
Горшенев кивнул портовикам, и те осторожно подхватили носилки.
— Можете передать, — сказал доктор японцу, — что потерпевшему нужна кровь, и мы сейчас же приступим к переливанию.
В этом городе все близко; от причала до больницы тоже рукой подать, и хотя доктор спешил в операционную, он не мог не обратить внимания на странную перемену в поведении маленького штурмана: тот взбежал на крыльцо и стал у прохода.
— Сначала, доктор, прошу мне сообщить, а я немедленно передам моему капитану, что значат эти ваши слова: «слишком дорого»? Речь идет о моем подчиненном, доктор, и я должен знать…
— Это не имеет значения, — заметил Горшенев.
— Как, то есть, это не имеет значения? Матрос — мой подчиненный, он — мой человек! Разве я не вправе спросить вас о цене? Извините меня, но я вынужден настаивать, доктор…
Медсестры спокойно отстранили шумного гостя с крыльца, приняли раненого и сами внесли в больницу. Любопытные остались на улице, в их числе и маленький нервный штурман. Крайне обеспокоенный и возбужденный, он принялся расхаживать от крыльца до калитки и обратно, все ускоряя шаг, поминутно поглядывая то на ручные часы, то на окна больницы, то на рейд, где в просторном вместилище бухты чернел силуэт его шхуны.
Любопытные постепенно разошлись, а японцу, видимо, надоело мерить ускоренным шагом дорожку, он поднялся по ступенькам и осторожно постучал в дверь. Дежурная санитарка тотчас же открыла ему, и он спросил шепотом, будто по секрету:
— Жив?..
Она утвердительно кивнула, но маленький штурман, казалось, не поверил:
— Правда… жив?
— Пульс уже прощупывается, — доверительно сообщила санитарка. — Однако сбивчивый. Доктор продолжает переливание. Но что вы так волнуетесь — больному-то от этого не легче. Можете уезжать к себе на судно, а завтра наведаетесь.
Маленький штурман поклонился, смущенно улыбаясь:
— О, я, конечно, уехал бы, однако служебный долг… Я не знаю, что доложить моему капитану. Мне нужно видеть доктора — он сказал, что это слишком дорого, но… сколько?
Санитарка не поняла:
— Что «сколько»? Может, ваш больной пробудет здесь целую неделю.
Он снова кивнул и еще шире улыбнулся.
— Вот и хорошо! Я только хотел бы узнать, сколько стоит это… знаете, как-то неудобно спрашивать… да-да, вы правильно меня поняли, сколько?
Женщина резко выпрямилась и сразу же стала значительно выше его.
— Вы спрашиваете, сколько стоит…
Он подсказал с очередным поклоном:
— …Да, кровь.
Санитарка повернулась и закрыла перед ним дверь.
В операционной в ту ночь никто не уснул до самого утра. Безвестный японский моряк, заброшенный судьбой на этот далекий остров, не приходил в сознание. Трижды ему переливали кровь, но улучшения не было заметно. Снова и снова прослушивая сердце, прощупывая пульс, доктор Горшенев время от времени испытывал такое чувство, будто в руке его, под кожей пальцев, билась, текла и с трепетом ускользала почти зримая, осязаемая струйка жизни. По личному, уже немалому врачебному опыту он знал, что между доктором и больным в какие-то неуловимые моменты возникают особые, сложные связи, как бы невысказанное эмоциональное взаимопроникновение. Утром, когда матрос открыл глаза и сначала безразлично, потом внимательно и удивленно посмотрел на врача, именно в те мгновения Горшенев ощутил возникновение контакта и понял — человек будет жить!