Вечером Серафима пришла одна. Николай задержался на шаланде. Усталая, но веселая, она помыла руки, потом зажгла лампу.
— На Николая-то не обиделись? — спросила она, присаживаясь к столу напротив Ильи. От нее пахло морем, солоноватым и свежим запахом рыбы.
— За что же? — удивился Илья.
— За ваше здоровье пили, только он не пьет, никогда не пьет. Он ведь смешной, Николай. На ребенка похож. Золотое сердце у него.
Она помолчала, прибавила в лампе огня.
— Молчальником его прозвали. Петушок, этот смеется всегда: «Хорошо, — говорит, — мы помолчали сегодня с Николаем».
— Но с вами-то он говорит?
— Нет, — сказала она спокойно. — Слово одно разве услышишь.
В этом домике с первого дня что-то поразило Варичева. Что, он не мог понять. Но сегодня он понял — его поразила тишина. Несколько раз, просыпаясь, он подолгу лежал в постели, и, хотя хозяева были дома, Варичев не слышал ни голоса, ни шагов. Он подумал, что ей, молодой еще, жизнерадостной женщине, наверное, бывает просто страшно с Николаем, страшно самой тишины. Но как она скучала, если Николай задерживался в море! Сколько раз на день выходила она к реке. Как прислушивалась ко всякому шороху за окном.
— Давно вы так живете? — спросил Илья.
— Шесть лет… — Серафима придвинулась к свету. — Шесть годиков уже… другие удивляются, а мне с ним не скучно. Я все понимаю, только гляну в глаза ему, все пойму. Вот сегодня… Это редко бывает, чтобы так, как сегодня на Степку, смотрел он. Плохая была у него думка.
— Я поищу себе комнату. Может, к Андрюше перейду.
— Зачем? — удивилась Серафима.
— Неудобно…
Она презрительно усмехнулась.
— Эх вы, городской человек… И что это вы вздумали?! Я тут хозяйка. Живите, нам только веселей будет.
Она встала, прошла по комнате, легко притрагиваясь к вещам, остановилась у окна, отдернула занавеску.
— Вы все хотите знать. Вы все одинаковые, городские, — почти со злостью проговорила она. Косая тень от печки углом падала на ее лицо. Оно казалось перекошенным. — Душу человека узнать, что море до дна изведать. Другая душа — мышонок пугливый. Третья — черный угорь… А вот у Николая — настоящая… человеческая душа.
Варичев сдержал улыбку; в самом деле, это было смешно; зачем она говорила это? Чтобы оправдаться или чтобы себя же обмануть? Зачем строила эту стену между собой и им? Но если так, не сладко ей жилось. На причале никто не удивлялся грубым шуткам Петушка над Николаем. Он был просто тихим юродивым, Николай.
Варичев ждал, думая, что Серафима расскажет подробно об этой странной дружбе, он хотел это знать, но она больше ничего не сказала. Устало опустив руки, она вернулась к столу и принялась готовить ужин. Ее движения были бесшумны. Тихий стук маятника снова наполнил комнату. Илья молча наблюдал за ней. С первого дня жизни в этом поселке он обдумывал и проверял каждый свой шаг. Теперь он сказал уверенно:
— А знаете, Серафима, я могу остаться и навсегда. Здесь, в Рыбачьем, остаться.
Она покачала головой.
— Нет… не такой жизни вы человек.
— Я решил остаться, — сказал Варичев, пристально глядя ей в лицо, медленно подбирая слова. — Но об этом не надо говорить. Я только вам это доверяю. — Он знал, что уже может ей доверять, и знал, что их сблизит только это взаимное доверие.
Осторожно она положила на стол темную ковригу хлеба.
— Нет, я не шучу, Серафима, как-нибудь я подробно вам расскажу — почему.
Она опустилась на табурет, слегка отодвинула лампу.
— Каждый человек ищет счастья, — сказал Варичев. — Я верю в судьбу. То есть не слепо верю. Судьба у человека такая, каков он сам. Но при аварии «Дельфина» я испытал себя хорошо.
Серафима слушала удивленно.
— Понимаете? — спросил он.
— Что-то мудрено очень, — ответила она тихо.
— Ничего, будет время, поймете, — сказал Варичев. — Я многое мог бы вам рассказать. Но уже с завтрашнего дня я начну говорить делом. Через два года, осенью, когда придут корабли, никто не узнает этого глухого поселка. В далеких портах, на западе, на юге, капитаны, встречаясь, вспомнят не раз тихий городок на берегу этой северной реки…
— Городок? — удивленно переспросила Серафима.
— Город… со временем, — сказал Варичев.
— Кто же это сделает?..
Илья видел: она уже все понимала. Но она недоверчиво улыбнулась, когда Варичев положил руку себе на грудь:
— Я беру ответственность… Я буду строить…
— Один в поле не воин…
Варичев выпрямился, положил на грудь руки.