Отсюда до амбара было не более пятидесяти метров, и это расстояние Николай пролетел словно одним прыжком. Когда Варичев подбежал к амбару, Николай уже выносил Серафиму из огня на своих могучих руках.
Крепняк и Рудой вылили на них три ведра воды, но рубаха тлела на Николае, а он, казалось, не чувствовал боли. Он стоял в зареве, крепко прижав Серафиму к груди: тяжелые слезы катились по его щекам.
Из вышибленной двери амбара валил густой дым. Штормовой ветер рвал пламя, и оно то вставало, как паруса, то кипящей волной рушилось на землю.
Амбар стоял вдали от поселка; всем остальным зданиям не угрожал пожар. Петушок, несомненно, учел это. Он решил честно уйти. Варичев смотрел на Серафиму: да, она за каждого товарища своего готова была броситься в огонь. Теперь она лежала без сознания на руках Николая, и он молча плакал, большой, сильный человек.
— Отнеси домой, — сказал ему Крепняк, пробегая мимо с ломом в руках. И, как всегда послушный бригадиру, Николай побрел по тропинке вверх.
Заметив, что ветер сбивает от двери огонь, Варичев подошел ближе к порогу амбара. Какое-то мгновение он колебался, охваченный неудержимым порывом: соединением решимости и страха и сладкой надежды на счастливый исход. Рудой стоял рядом с ним, и Варичев понял, что может опоздать: кажется, Рудой готовился броситься в амбар. Это сразу толкнуло Илью вперед. Плечом оттолкнув Рудого, он медленно прошел несколько шагов, выжидая удобный момент, и, когда пламя, как штора, снова отодвинулось над дверью, Варичев перескочил через порог.
Раскаленный и горький воздух ударил ему в лицо. Он закрылся руками, чувствуя, как почти до разрыва напрягается кожа на руках. Он слышал крик, его имя за стенами амбара повторяли десятки голосов, полные отчаянной тревоги.
Бревна в одной стене уже прогорели, и пламя, багровое до черноты, скользило по доскам пола. В дымном свете его Варичев увидел Петушка. Он лежал в углу, раскинув руки, прижавшись лицом к доске. Илья поднял его, но сразу же опустил: густая тяжелая штора пламени закрыла дверь, и воздух плеснул раскаленной волной. Надо было немедленно уходить. Голос Асмолова звал его с улицы. Но сможет ли он выйти теперь из этой огненной ловушки? Бушлат уже загорелся на нем, и козырек фуражки жег, как раскаленное железо. Соленый, приторный привкус крови ощутил он во рту и услышал тяжелый, медленный бой сердца. «Как глупо… Как глупо я погибаю», — подумал он, но взгляд его случайно упал на Петушка. Это была последняя надежда — Петушок мог его спасти. Он снова подхватил Степку на руки и прижался лицом к его груди. Так, заслоняясь им от огня, он дошел до порога и перешагнул через него. Длинный упругий язык пламени опустился над ним, как плеть. Илья шагнул вперед и опустил Степку. Их одновременно подхватили и вынесли на поляну несколько рук.
Варичев слышал голос Асмолова над собой, такой необычно ласковый и радостный голос. Но он не мог ответить. Открыв глаза, он смотрел на небо, свежие, душистые капли дождя струились по его лицу. Молния широко освещала небо. Очертания туч были подобны тугим парусам. Земля качалась слегка, словно палуба корабля.
В море, вдали от промыслов, то приближаясь к берегу, то вновь удаляясь от него, бродила небольшая рыбачья шхуна. Невысокий, коренастый человек в круглых темных очках стоял рядом со штурвальным матросом. Он молча следил за картушкой компаса, за колебанием стрелки у курсовой черты.
Рядом с ним, на маленьком столике, лежала карта Охотского моря. В равные промежутки времени человек сверял по карте курс и пройденный путь.
Штурвальный хорошо знал шкипера и потому не удивлялся его молчанию. Больше двух недель они несли одну ночную вахту, и за все это время вряд ли сказали десяток слов, не касающихся хода корабля.
Палуба шхуны была пустынна, только изредка из носового кубрика появлялся человек в форме матроса. Неторопливо он шел на мостик и внимательно просматривал карту.
Шкипер и рулевой вытягивались при появлении матроса, и шкипер отдавал ему честь. Этот странный матрос, впрочем, не обращал на них внимания. Скуластое и темное лицо его оставалось неподвижным, маленькие, полузакрытые веками глаза смотрели равнодушно и сонно.