Он замолк, ожидая ответа, а Игнат не знал, что сказать: лежал и слушал, как повторяет камень частые удары сердца.
— Вот ты молчишь, — продолжал Васильков совсем тихо. — А я с нетерпением ждал: что ты скажешь? Мне, понимаешь, психоанализ не дает покоя. Иногда по одной интонации, по нотке одной человека можно понять, движение мысли и чувства, которое в нем происходит. Ты правильно ответил: ты промолчал. В самом деле: ведь это неожиданно — мое признание. Скажи мне: ты помнишь хотя бы ее?
— Да, — помолчав, сказал Шаповалов. — Со мной это в первый раз случилось… Я ее люблю.
— Тогда мне жаль тебя, — задумчиво проговорил Васильков.
— Почему?..
— Все могло быть иначе…
— Что именно?
— Ну, у тебя.
— Не понимаю… Что могло быть иначе?
— Если бы ты остался… Вот, если бы чудо свершилось, и ты остался жить, все могло быть иначе у тебя. Человек ты, по моим заключениям, честный, прямой и цельный. Такого она могла бы любить.
Игнат не заметил, когда он стал обращаться к штурману на «ты». Он спросил:
— А разве ты себя не считаешь…
Васильков прервал его:
— Считаю… Конечно, я считаю себя честным человеком. Что привело меня сюда, на этот камень? Я выполнил задание и мог бы вернуться в порт. Но я не мог вернуться… Здесь наши люди. Ты понимаешь? Это не просто — стоянка… Здесь наши люди в беде.
— Я думал о тебе иначе, — заметил Игнат.
— Я знаю, — сказал Васильков.
Они замолчали, настороженно вслушиваясь в близкий шорох травы. Игнату надолго запомнился этот ночной разговор, голос Василькова, теплое дыхание его, которое ощутил он, протянув руку к гранатам.
Разговор этот действительно был последним. Минут через двадцать, при второй стычке с врагом, Васильков был убит. Не мог бы подумать Игнат, что в маленьком штурмане, в белых, нежных руках его, в коренастой фигуре, в насмешливых глазах жило столько ярости и силы.
Вспышка ракеты была, по-видимому, условным сигналом. Семеро фашистов почти одновременно ворвались на скошенную скалу. Было бессмысленно хвататься за гранаты. Игнат вскочил на ноги и замахнулся прикладом, — широкое, плоское лицо мелькнуло перед ним лишь на секунду, мелькнуло и, откачнувшись, рухнуло на каменную плиту. Удар был настолько сильным, что окованный приклад надтреснул, надломился; Шаповалову запомнились вскинутые руки и резкая, изломанная тень на скале.
Васильков не поднимался на ноги. Он стрелял лежа и успел сбить с зубчатого гребня двух человек. На него набросились сразу трое. Они навалились на штурмана, сплелись в один клубок. Четвертый пошел на Игната, держа в отведенной руке тесак. Игнат опять приподнял приклад, он сделал обманное движение — скользнул, откачнулся назад, словно падая, срываясь на скосе камня, — и ударил врага ногой под локоть. Сталь звякнула о камень, и солдат поспешно наклонился, чтобы поднять тесак, но приклад опустился раньше, чем тот успел выпрямиться и броситься на Игната.
Когда Шаповалов обернулся к штурману, уже не надеясь увидеть его в живых, на откосе скалы он увидел только двух человек. Высокий, длиннолицый гитлеровец, медленно, словно крадучись, отступал к гребню скалы, а за ним, маленький, широкоплечий, вытянув длинную, тонкую шею, так же осторожно двигался Васильков. Освещенная волнистым светом, длинная финка багрово поблескивала в его руке. Сзади, на подъеме скалы, неподвижно лежали два солдата.
— Что?.. «Языка» захотели?.. — свистящим шепотом произнес Васильков. — Мы вам покажем «языка»!