— Мой дорогой капитан! — почти закричал японец. — Вы говорите, десять мешков рису? Но почему так мало? Двадцать мешков! Нет, что я говорю? Тридцать!..
— Вы очень щедры, господин начальник! — заметил Головнин.
— Меня подкупает ваша скромность, добрейший капитан! Что значат, в конце концов, какие-то десять мешков рису? И потом, вы так мало просите рыбы и зелени.
— Я не просто прошу, а спрашиваю: можно ли купить?
— Вот именно: купить! Но вы так скромны с этой просьбой… Десять мешков рису. Ха-ха!.. Я был бы готов, милый капитан, отдать вам все богатства этого острова. И не только острова — океана. Но, к сожалению, это может остаться лишь мечтой. В крепости находится начальник постарше меня. Я не имею права отпустить даже одного мешка рису, даже луковицы, уважаемый капитан…
— Болтун! — равнодушно сказал Головнин, досадуя, что напрасно истратил столько времени, и поднимаясь с циновки.
— Вот именно: болтун! — весело воскликнул японец. — Красивое слово: болтун… Что означает это слово?..
— Скажи ему, Алексей, что этим словом он может при знакомствах рекомендоваться. Пусть и в документе своем запишет: болтун…
— Я очень рад, — сказал японец. — Я напишу своей жене, что получил от вас новое, такое громкое имя!
Покидая палатку, Головнин какие-то секунды испытывал чувство близкой опасности, почти физическое ощущение ее. Быть может, еще один шаг — и здесь что-то должно было свершиться. Он опустил руки в карманы мундира, прикоснувшись к холодноватому металлу пистолетов и вошел в расступившуюся группу вооруженных японцев.
Что заставило их расступиться? Возможно, стремительное появление матроса Васильева, который шагнул навстречу своему капитану с ружьем в руках?
С берега донеслась песня, знакомая, русская песня, слышанная еще в Рязани. Пели ее три матроса, оставленные на шлюпке. Слаженные сильные голоса свободно плыли над гаванью, уносясь в океан, и была в этой песне душевная ясность и молодая, уверенная удаль, для которой словно и не существовало ни опасностей, ни преград.
«Похоже, они расступились перед этой песней», — подумал Головнин.
Вечером «Диана» переменила якорную стоянку, приблизившись к крепости на расстояние пушечного выстрела. Капитан вызвал к себе мичмана Якушкина, молодого, исполнительного, очень любознательного офицера, о котором на шлюпе говорили, что Якушкин обязательно хочет все видеть собственными глазами и готов для этого забраться даже в кратер вулкана.
— Кажется, вы хотели побывать на берегу? — спросил Головнин. — Сейчас предоставляется такая возможность. Возьмите шлюпку и гребцов и отправляйтесь на берег. Впрочем, далеко от шлюпки не отходите. Второй офицер обещал снабдить нас рыбой. Получите рыбу и возвращайтесь. Будьте очень осторожны. Люди должны быть вооружены.
Смуглое лицо Якушкина просияло; личное поручение капитана было для мичмана большой честью. Уже через две минуты шлюпка отвалила от борта; мысленно Головнин похвалил мичмана за расторопность.
Шлюпка возвратилась к «Диане» ночью. Мичман гордился доставленным грузом: такую большую, нагулянную кету давненько уже подавали команде на стол. Японцы очень вежливо встретили Якушкина, спрашивали о здоровье капитана шлюпа, снова приглашали Головнина в гости, в крепость.
— Правду сказать, — докладывал мичман, — не ожидал такого ласкового приема.
— Мягко они стелят, — заметил Рикорд. — Не пришлось бы кому-нибудь из нас жестко спать…
Якушкин еще находился под впечатлением встречи на берегу:
— Все же нельзя не отметить их предупредительности. Когда я сказал, что капитан приедет завтра, они побеседовали между собой и офицер мне ответил: «Если будет туман, пусть уважаемый капитан не приезжает. В этой гавани, — говорит, — при тумане очень опасно плавание. Как ни печально промедление, — говорит, — но риск был бы еще печальней!»
— А не кажется ли вам, мичман, — неожиданно и почему-то строго спросил Рикорд, — что не этот риск их заботит? Туман — хорошее прикрытие для внезапной атаки. Этого они и опасаются и, значит, по-прежнему не доверяют нам. Кроме того, возможно и еще одно обстоятельство: им нужно выиграть время, чтобы получить инструкции из своей столицы: как обращаться с нами, оказывать помощь или опять открывать пальбу?
Головнин с интересом слушал своего помощника.
— Пожалуй, ты проницателен, Петр Иваныч. И осторожен. Но излишняя наша недоверчивость может лишь усилить их подозрительность. Что же ты предлагаешь?