— Я предлагаю: капитану остаться на борту шлюпа. На берег поеду я.
— А капитан… испугался?
— Нет. Капитан нездоров.
— Они ждут именно капитана, — сказал Якушкин. — И они просили, чтобы с капитаном прибыло несколько офицеров.
Головнин подмигнул Рикорду:
— Как хочется мичману побывать в японской крепости!
Якушкин отступил на шаг, щеки его порозовели.
— Истинная правда! Они просили об этом.
Глядя на дальние, смутные огоньки крепости, Рикорд проговорил в раздумье:
— Если так, меня еще больше смущает это приглашение.
Головнин прикоснулся ладонью к его плечу:
— У тебя, как вижу, ночь мрачных предчувствий, Петр Иваныч. А вспомни-ка остров Тана! Пожалуй, на этом милом островке могли бы произойти некоторые неожиданности. Что, если бы мы не попытались расположить к себе туземцев? Ждала бы нас дальняя голодная дорога и неизбежные жертвы. Но ведь японцы — не дикари. Это страна древней, самобытной культуры. Не верю, нет, не могу поверить, чтобы после объяснений, приветствий, взаимных угощений, после того, как они убедились, что мы — мирные моряки и не замышляем против них ни нападения, ни обмана, — чтобы после всего этого они вдруг допустили какую-нибудь коварную выходку. Друг, Петр Иваныч, этого не может быть!..
Рикорд молчал, по-прежнему всматриваясь в дальние проблески огней.
— Принимаю решение, — сказал Головнин. — Завтра, одиннадцатого июля, я отправляюсь на берег. Мы не возьмем с собой оружия, чтобы окончательно доказать японцам наше доверие к ним. — Он усмехнулся: — Если там, в крепости, нас окружит целый гарнизон, оружие все равно не поможет… Все же когда-то нужно будет наладить отношения с этими людьми. Посол Резанов был слишком надменен. Хвостов и Давыдов — лихие вояки, от дипломатии были далеки. Мы будем говорить с ними доверчиво и просто, как с друзьями. Кто знает, возможно, это оставит добрый след в отношениях между двумя державами.
— Вы — командир корабля, и это ваша воля, — произнес Рикорд тоном, в котором уже не слышалось предостережения. — По крайней мере, высокая цель оправдывает риск.
У двери своей каюты Головнин еще издали заметил смутную тень. Человек, наверное, расслышал шаги капитана и быстро спрятался за надстройкой.
— Кто это здесь на всенощной? — громко спросил Головнин.
Мичман Мур отозвался не тотчас; голос его дрогнул то ли в смущении, то ли в испуге:
— Извините… Я не решался… Я очень прошу меня извинить…
Он вышел из-за надстройки; теперь, в слабом свете звезд, Головнин видел его бледное лицо, контур щуплых плечей и наклоненной головы.
— Не понимаю: за что извинить и на что вы не решались?
— Случайно я слышал ваш разговор… Мне так интересно было знать, успешно ли справился с делом Якушкин?.. Теперь я знаю: он, право, молодец! Но я не мог у него расспрашивать, почему-то он не разговаривает со мной, хотя — в чем же я перед ним провинился? Как я завидую Якушкину! Он выполнял ваше личное поручение! Когда же… когда вы доверите и мне что-нибудь важное, значительное? О, я знаю, и завтра ваш выбор опять падет на него… Но как я хотел бы находиться завтра вместе с вами!
Почему-то капитана тронул и облик Мура, и его робкий, просящий тон. Мичман понимал, конечно, что встреча с японцами в крепости может быть опасной. Значит, маленький Мур не из робкого десятка, он искал опасности? Впрочем, разве сам он, Головнин, будучи таким же мичманом, не мечтал о настоящем деле и не стремился отличиться? Когда-то подмеченные неприятные черты Мура теперь словно стерлись, растаяли в памяти Головнина. Он глубоко уважал своих отважных офицеров и матросов и гордился ими. Нелюбимый многими в экипаже, Федор Мур искал испытаний. Возможно, он стремился мужеством, примером завоевать любовь товарищей? Было бы неправильно, если бы капитан отказал ему в этом.
— Хорошо, — сказал Головнин. — Завтра вы отправитесь со мной в крепость.
Мичман порывисто схватил его руку, прижал к груди и тут же испуганно отпустил. Головнин не сделал ему замечания. Он прошел в свою каюту и прикрыл дверь. С минуту он сидел у стола, слушая доносившийся через открытый иллюминатор плеск зыби. Вспомнилось, как когда-то, в далеком Кронштадте, в тесной каюте боевого корабля «Не тронь меня» маленький кадет Головнин так же сидел у иллюминатора, взволнованный недавним сражением в Финском заливе, доблестью русских моряков, первой наградой «За храбрость», полученной из рук самого адмирала… Почти такая же ночь, только немного светлее, плыла над рейдом, и так же певуче-прозрачно позванивала зыбь. Да разве в те минуты кадет Головнин не готов был расцеловать всех матросов и офицеров, с кем участвовал в том памятном бою?.. По-детски искренний, взволнованный жест мичмана, порывистое движение, каким схватил он руку капитана, откликом, веянием юности тронули Головнина, пробуждая в памяти так много воспоминаний…