— Лошадь искалечена. Придется оставить ее в тайге. Трудно придется нам на этом перегоне.
— Все равно мы едем. Помоги-ка мне выбраться на тропинку. Мы не имеем права задерживаться ни на час.
Повисая на плече проводника, волоча сломанную ногу, он медленно взобрался на косогор. Глухая тайга простиралась вокруг на сотни и сотни верст. Ветер гудел над лесистыми перевалами, будто над штормовым океаном. С хмурого неба сеялся мокрый снег. Сколько же еще раз должны были сменяться эти ущелья, горы, долины — угрюмый и словно бесконечно повторявшийся пейзаж? Хватит ли у Рикорда сил одолеть всю Сибирь, доехать до Петербурга и возвратиться, обязательно возвратиться в Охотск еще этой зимой? Он вспоминал далекий Кунасири, берег, очерченный белой каймой прибоя, и капитана, стоявшего на отмели перед этой зовущей далью, словно перед своей суровой судьбой. Чудился Рикорду голос капитана: «Вы конечно, вернетесь за нами?..»
Стиснув зубы, Рикорд повторял два слова:
— Мы вернемся!..
На берегу порожистой горной речонки проводник остановил коня. И ему, человеку, рожденному и выросшему в тайге, было скучно на этой печальной дороге. Снова меняя повязку на ноге спутника, он рассуждал вслух:
— Это не ты говоришь, моряк, это говорит твой сон. Ты спишь все чаще, и кровь идет у тебя изо рта. А нога твоя совсем почернела, плохо, да, очень плохо! Если мы еще вернемся, это будет чудо, как в твоем счастливом сие. Только ты, пожалуй, умрешь, даже не увидев Иркутска.
Он знал, что как только Рикорд придет в себя, опять прикажет;
— В дорогу!..
Так от станции к станции, по просекам, по первому льду таежных рек, измученные, покрытые ссадинами и грязью, небритые, в изорванной одежде, они продолжали упрямый путь, и когда со скалистого кряжа ночью далеко впереди, на отлогом берегу Ангары, замерцали огни Иркутска, Рикорд невольно спросил у проводника:
— Ты тоже видишь город? Ну, правду скажи, видишь?..
— До Иркутска осталось пятнадцать верст, — сказал проводник.
Рикорд засмеялся:
— Пятнадцать!.. Значит, мы проехали три тысячи верст, и это за тридцать шесть дней, и по таким дорогам!.. Веришь теперь, приятель, что мы доберемся и в Петербург?..
Проводник удивленно покачал головой.
— У тебя верное сердце, моряк. Теперь и я люблю твоих товарищей, тех, что остались где-то на острове.
…Иркутский губернатор смог принять Рикорда только на следующий день, после обеда. До поздней ночи в доме губернатора веселились званые гости, и поэтому с утра «хозяин Сибири» чувствовал себя утомленным. Какой-то морской офицер, прибывший из Охотска, был до неучтивости настойчив: этого офицера следовало примерно отчитать, чтобы и другим он передал, каковы железные порядки здесь, в губернском городе.
Особенно возмутило губернатора, — что офицер даже не нашел нужным как следует приглянуть за своей внешностью: побрит он был из рук вон плохо; подозрительные ссадины на лице не запудрены; китель на нем неновый, ношеный, да еще какая-то дубина в руке. Только и оставалось бы, чтобы этой дубиной он на самого губернатора замахнулся…
— Чем могу быть полезен? — сухо справился «хозяин Сибири», уже не глядя на офицера. — Докладывайте покороче, я очень занят…
— Речь идет о чести русского флага и флота, — сказал офицер.
— О, это слишком громко! — равнодушно заметил губернатор.
— Тем не менее это именно так… И речь идет о судьбе русских моряков, вероломно захваченных в плен японцами.
Доклад офицера был краток и деловит — ни единого лишнего слова, восклицания или жеста. Рикорд рассказывал о нападении японцев, о своем прибытии в Охотск, о пути из Охотска в Иркутск так бесстрастно, словно и не был участником этих событий. Что поразило губернатора — это неслыханно краткий срок, в течение которого моряк успел добраться до Иркутска.
— Я знаю сибирское бездорожье, особенно в сторону Якутска, — молвил он, несколько смягчаясь. — Должен сказать вам откровенно, вы мчались, будто на крыльях.
— Сегодня же я готов отбыть в Петербург, чтобы получить приказ о военной экспедиции в Японию, — сказал Рикорд.
— Вы думаете, это очень просто? — спросил губернатор, рассматривая какие-то бумаги.
— Но наши моряки в плену! Они ничем не вызвали провокационного нападения японцев.
Откинувшись на спинку кресла, губернатор продолжал просматривать какую-то рукопись, время от времени внося поправки карандашом.
— Скажите, господин Рикорд, вы давно были в Петербурге? А, понимаю, давно. Когда отъезжаешь от столицы даже на сотню верст, незаметно теряется ощущение той политической атмосферы, в которой живут его императорское величество и правительство, атмосферы особенно изменчивой и сложной в наши необычные времена… Вы были в России очень давно — Охотск, и Камчатка, и русская Америка не в счет. Это — самые дальние окраины, где о важнейших событиях нередко узнают через год или через два года… Вам не следует спешить в Петербург, все равно в столице вы ничего существенного не добьетесь.