— Беречь, как глаз! — приказал капитан Симонову. — Возможно, это наше счастье или… единственный исход.
Всю ночь он строил планы побега, заменяя их один другим, еще более верным; видел себя и товарищей на свободе, за оградой тюрьмы; высчитывал время, какое понадобится, чтобы пробраться к берегу и захватить рыбачью посудину… В море и смерть не страшна — вся жизнь их была отдана морю. Но в это осеннее время, когда все чаще громыхали штормы и горизонт все чаще затягивал туман, сильным, уверенным сердцам в море могло улыбнуться счастье.
Так думал Головнин; так и уснул он, не раздеваясь, явственно слыша певучий звон волны.
А утром старший тюремный чиновник объявил:
— Собираться в дорогу! Пленных приказано отправить в Мацмай.
И снова прочные петли легли на плечи и грудь. За каждым пленником встали по два караульных. Город Хакодате с его бесчисленными лавчонками, с игрушечными домиками, с толпами зевак на узких изогнутых улицах, с рыбачьими кораблями на близком свинцовом рейде через два часа скрыла безлесая кремнистая гора.
Пыль осенней дороги была горька; ветер гнал и кружил опавшую листву; где-то близко невидимое море упрямо стучало в берег.
Ожидание ответа из Петербурга для Петра Рикорда было медленной пыткой. Постепенно в Иркутске у него стало много знакомых, и каждый из них приглашал бывалого моряка в гости; купцам, промышленникам, военным было лестно видеть у себя в гостях сподвижника знаменитого Головнина… Однако Рикорд держался очень скромно, о своих путешествиях рассказывал мало и скупо, и если приходил на эти вечеринки, именины, балы, так только ради того, чтобы убить время.
Почти ежедневно он наведывался к губернатору, терпеливо ждал в приемной и, получив ответ, что по делу «Дианы» никаких распоряжений не поступало, медленно брел в гостиницу, где целыми ночами просматривал свои путевые заметки, вносил в дневники дополнения и поправки.
Одно известие с Камчатки взволновало Рикорда, нарушив медлительность и скуку этих дней. Приезжий торговец пушниной рассказывал, будто в Петропавловске находятся семеро японцев, потерпевших кораблекрушение где-то вблизи мыса Лопатка. Подробностей торговец не знал, но в Охотске капитан Маницкий говорил ему, что по весне ожидает этих японцев для отправки их на родину.
Случай показался Рикорду исключительным. Само совпадение, что спасенных японцев было семеро, — столько же, сколько русских в группе Головнина, — конечно, должно было навести Маницкого на мысль о возможности обмена. В письме, которое Рикорд в тот же день отправил в Охотск, он сообщил капитану порта этот план, единственно надежный и верный, если бы военная экспедиция не состоялась.
Несмотря на холодный прием у губернатора, на долгое, равнодушное молчание столицы, у Рикорда еще оставалась какая-то надежда, что военный поход в залив Измены будет разрешен. Временами эта надежда становилась уверенностью, и он заранее радовался, торжествовал, представляя смущение спесивого «хозяина Сибири».
Но губернатор лучше знал правительство, чем незаметный флотский офицер, и не ошибся в предсказании ответа. Повеление, наконец-то полученное из Петербурга, правильнее было бы назвать запрещением. Рикорд выслушал его стоя, с обнаженной, опущенной головой. Голос губернатора звучал сухо и резко, и, слушая его отрывистую речь, Петр Рикорд с горечью думал о судьбе своих товарищей, защиту которых считал своим священным долгом. Это было повеление нарушить долг и снести оскорбление родины.
— Нарушение этого повеления, — добавил от себя губернатор, заметив, что офицер стиснул кулаки, — повлечет самое суровое наказание. Подобное нарушение равносильно бунту, измене, а вытекающие из подобных действий последствия вам ясны.
Некоторое время они молчали; губернатор рассматривал золоченую табакерку; он хотел бы сказать этому настойчивому флотскому, что ему, человеку, озабоченному управлением всей Сибири, случай с каким-то шлюпом порядочно надоел. Но в казенной бумаге была незначительная приписка, и эту приписку следовало истолковать как результат неусыпного губернаторского попечительства даже о малых, направленных к пользе отечества делах. Пусть он расскажет, этот офицер, в Охотске, каков управитель Сибири: не задумываясь, может потревожить высшие государственные чины.