А вокруг — море, до самых звёзд, — неспокойное, живое; и рыбачьи огни бродят в ночи, и время от времени тяжелая рыба со звоном срывается на зыби.
На опрокинутом баркасе, у тополя, по вечерам собираются рыбаки. Раньше всех, задолго до захода солнца, сюда приходят дедушка Арсений, Михайло и Афанас. Они садятся рядом, на оголенные шпангоуты баркаса, молча курят свои длинные трубки и смотрят на море, вдаль, где изредка покажется над горизонтом белый парус или едва уловимый пароходный дымок.
— На Керчь, — говорит дедушка Арсений, следя за тающим дымком. — Пассажирский пошел…
Приятели молча соглашаются, — время как раз для пассажирского, — не впервые провожают они корабли.
Дедушка Арсений — самый старый рыбак ка косе. Длинные волосы его белы, как морская пена, но глаза — прозрачные, голубые — насмешливы и зорки.
— Ну-ка, кто этот баркас ведет? — спрашивает он усмехаясь, поглядывая на Михайлу и Афанаса.
Далеко в море треугольник паруса едва заметен. Когда заносит его ветер, он словно исчезает совсем.
— Я думаю, что Андрей, — замечает нерешительно Михайло. — Плохо ведет…
— Нет, не Андрей, — еще более насмешливо говорит Арсенин. — Посадка-то какая у посудины? Низкая ведь? У Андреевой повыше будет… Этот верно ведет — зыбь режет…
Михайлу неудобно сразу согласиться, он тоже старый рыбак, и тут, как всегда, старики начинают спорить. Дедушка Арсений любит подшутить над Михайлом; на целые десять лет Михайло моложе его, а вот голова совсем лысая. Впрочем, Михайло привык уже к этим шуткам, нередко он даже сам напоминает:
— Как же это ты про лысину мою забыл сказать?
Некоторое время они пристально смотрят друг другу в глаза, и словно неожиданно улыбаются оба, и Арсений первый примирительно протягивает свой узорчатый кисет.
— Отведай, Корнеич… Хорош табачок!
— Благодарим, — отвечает Михайло, выколачивая трубку о киль баркаса и запуская руку, в кисет. — У тебя ведь самосад, Арсений Ильич? Из самого Сухуми семена вывез?..
Афанасу нравится этот вежливый разговор, и, выждав удобную минуту, он тоже вступает в беседу.
Так до первых звезд сидят они у тополя, и тихо течет разговор, пока с поселка не приходит пропахшая морем и рыбой молодежь.
Давно уже я знаю стариков, с юности они почти неразлучны. Лет около тридцати назад каждый из них «боцмановал» на торговых кораблях дальнего плавания, но даже названия дальних южных портов они почти позабыли, хотя дедушка Арсений и гордился тем, что два раза «обернулся» вокруг света.
— На родную косу потянуло, — говорит он иногда, вздыхая. — Дома-то оно всегда лучше. А вот Семена своего никак я не пойму, — добавил он в раздумьи. — И сколько по морям бродит человек, лет восемнадцать поди…
Теперь уже Михайло насмешливо улыбался, глядя ему в лицо.
— Жить бы тебе в пустыне, Арсений Ильич. Сидел бы твой сын дома, пироги бы ел… А тут, видишь, жизнь широка! Море всегда кличет…
— Да я ведь не жалею, — оправдывался Арсений. — К слову говорю… Его, конечно, воля. Мы — потомственные моряки, от Петра, от взятия Азова.
У невысокого дощатого причала они встречались каждый день, деловито проверяли улов, следили за разбором сетей, за выгрузкой и разделкой рыбы. Если время шло к вечеру, кто-нибудь из них первый напоминал:
— Ну, что ж… Пойдем к «вечному», что ли?
Приставив руку в виде козырька, Арсений смотрел на солнце и, немного подумав, обычно соглашался.
Это слово «вечный» я слышал несколько раз и однажды спросил о нем у Арсения. Он только тряхнул белой головой.
— Понимать надо!
Но рыбаки говорили мне, что старый, одинокий тополь, растущий на этой соленой земле, кто-то назвал «вечным».
В маленьком поселке, на косе, дальние гости бывали редко. В жаркую осеннюю путину приходили за рыбой мелкие суда из Мариуполя, реже — из Ростова. Доставляли они товары, письма и свежие газеты. На судах работали знакомые моряки, дальше побережья они почти не бывали.
Раза два или три за лето заходили аварийной службы катера, и дедушка Арсений беседовал с капитанами, но они ничего не слышали о Семене. Старик давно уже ожидал письма, — шло время, новые люди селились на косе, понятно, они даже не видели никогда Семена.
В этом году сентябрь выдался теплый, легкий, веселый месяц. Ветер-низовка еще не дул с Дона, не гнал бурых косматых валов, море и небо были неразличимы, и край берега казался краем земли.
В один из таких вечеров, когда мы стояли у причала, совсем неожиданно к нам в кубрик рыбачьей шхуны зашел незнакомый человек. Он ловко спустился по крутому, узкому трапу и, улыбнувшись, сказал: