Он уже хотел пройти в калитку, но лицо женщины, когда-то, наверное, прекрасное, было так взволнованно, что Елизар Саввич невольно помедлил: он подумал, возможно, с этой ошибкой в жизни незнакомки было связано нечто серьезное.
Потом он и сам поразился той редкостной встрече. Все же удивительны тайны памяти. Женщина запомнила его с того давнего часа, когда при обороне Керчи, в один из самых тяжелых дней битвы, командуя буксирным катером, Елизар Саввич переправлял на таманскую сторону солдат с затонувшей баржи. До десятка воинов подобрал он с товарищами из бурлящей соленой купели и, помнилось, вытащил на полубак, схватив за косу, молоденькую раненую санитарку. Она уже совсем обессилела, но оставалась при сознании и почему-то допытывалась:
— Как тебя зовут, моряк? Ну, пожалуйста, очень прошу тебя… скажи! Я не забуду, никогда не забуду… Мне это нужно, добрый товарищ, для памяти, — назови же свое имя!
Боцман назвал свою фамилию, имя и отчество, лишь бы раненая успокоилась. Он знал, что в минуты нервного срыва иному бойцу достаточно одного спокойного слова, чтобы он опять собрался. Видимо, так было и с молоденькой санитаркой. А положение на малом суденышке сложилось тогда критическое: две береговых артиллерийских батареи противника сосредоточили на нем огонь, и, оценивая обстановку, боцман почти не надеялся вырваться из той кутерьмы.
Позже он и сам удивлялся, как ему везло, снаряды, урча, зарывались то под кормой катера, то у самого борта, обдавая судно шквалами водяной пыли, хлопьями пены, шумной и хлесткой круговертью дождя. Они вырвались из-под обстрела невредимыми, передали раненых на берег и снова ушли на задание. И многие из тех счастливо спасенных постепенно забылись, а другие умерли от ран, но санитарка выжила и, оказывается, помнила его. Больше того, надеялась встретить. И встретила, и узнала.
— Благодарствую за добрую память, — от души сказал ей Елизар Саввич. — Много воды утекло, и то, что пережито, — не забыто. Все же, замечу откровенно, я первый вас не узнал бы.
Она невесело улыбнулась:
— Мне было восемнадцать, а теперь сорок семь…
Они помолчали. Потом он сказал:
— Я и сам в другой раз на свою прежнюю карточку гляну и вроде бы не узнаю. Что ж, время — оно и камни шлифует… А вы, любопытствую, по каким у нас делам?
Женщина сделала шаг к Лаврику и легким движением руки пригладила его жесткую челку:
— Внучек у вас, вижу, паренек бойкий и собранный. Вон как насторожился. Ох, и любит же деда! А дела у меня, конечно, добрые, мы с вами и под Керчью за добрые дела сражались и теперь свою линию продолжаем. Значит, такие мы и есть. Я строю жилые дома, вокзалы, магазины, клубы… Вот и здесь осматриваю площадку.
— Серьезная амплитуда! — с почтительностью отметил боцман. — Видимо, не просто по высоким сферам шагать? Что ж, очень рад пригласить в мои хоромы… Правда, хорома у меня с Лавриком одна, но изба красна не углами — пирогами.
Пирогов у Елизара Саввича в «каюте», конечно, не оказалось, однако он проявил хозяйственную расторопность, и уже через несколько минут на сковородке шипела аппетитная глазунья, поблескивал жиром отборный вяленый рыбец и празднично возвышался старинный семейный графин, долговечный свидетель торжественных оказий, полный темного берлинского вина.
Не пропустили события и соседи — заглянул один… другой… третий, потом кто-то из них быстренько доставил «подкрепление», и получился вполне достаточный, а главное — веселый ужин.
В ходе дружеского разговора, когда уже вспомнили о трудных, ставших давними, боевых делах под Керчью и коснулись дальнейших, тоже нелегких житейских дорог, Елизар Саввич обратился к Елене Михайловне (так звали гостью) с вопросом, который еще в минуту встречи заинтересовал его и даже немного обеспокоил.
— Дело ваше крупного калибра и большой мозговитости, — сказал он. — И, понятно, большая задача большого простора требует. А где тут, на Слободке, такой простор, если похожа она, как люди говорят, на муравейник? Между тем вы, помнится, сказали, будто площадку высматриваете?
— Верно, — беззаботно подтвердила гостья. — И здесь, прежде, чем строить, придется сносить.
Все за столом притихли, а Елизар Саввич спросил негромко:
— Стало быть, часть нашей Слободки… долой?
Женщина кивнула и улыбнулась.
— А что тут по частям размеривать? Все эти завалюшки, всю гниль — под метлу!
Некоторое время все молчали, и Лаврик приметил, что веселое лицо Елены Михайловны сделалось серьезным, даже строгим. Сложив на столе тяжелые, узловатые руки, Елизар Саввич хрустнул пальцами.