— Это серьезно? — спросил Добрек, которого, как видно, не трогало презрение Люпена.
— Конечно. Эти сорок пять предметов находятся на складе, адрес которого я тебе дам, и они будут тебе выданы, если ты сегодня вечером явишься туда в 9 часов с ребенком.
Ответ не оставлял сомнений. Похищение Жака было не больше как средством воздействия на госпожу Мержи для того, чтобы заставить ее отказаться от борьбы. Но угроза самоубийства неминуемо должна была доказать Добреку, что избранный им путь ложен. В таком случае зачем отказываться от сделки, которую ему предлагал Арсен Люпен?
— Согласен, — сказал он.
— Вот адрес склада: 95, улица Шарль-Лафит, в Нейли. Достаточно позвонить.
— А если я вместо себя пошлю главного секретаря, Прасвилля?
— Если пошлешь Прасвилля, — заявил Люпен, — я увижу, как он подходит, и успею убежать, не без того чтобы поджечь связки соломы, которые скрывают твое имущество.
— Но ведь сгорит твой склад?
— Это меня не трогает. Полиция все равно наблюдает за ним. Я его во всяком случае брошу.
— А кто уверит меня, что это не ловушка?
— Можешь сначала вывезти мебель, а потом отдашь ребенка. Я доверяю.
— Хорошо. Ты все предусмотрел… Да, ты получишь мальчишку и прекрасная Кларисса будет жить, и мы все будем счастливы. Теперь я могу тебе подать один только совет. Удирай, как можно скорее!
— Нет еще.
— Да?
— Я говорю, нет еще.
— Но ты с ума сошел? Ведь Прасвилль приближается.
— Он подождет. Я еще не закончил.
— Что такое? Что тебе еще нужно? Кларисса получит свое. Этого недостаточно?..
— Нет.
— Почему?
— Остается еще сын.
— Жильбер?
— Да.
— Ну, и что же?
— Я прошу тебя спасти Жильбера.
— Что ты такое говоришь? Я спасу Жильбера?
— Ты можешь. Тебе стоит только похлопотать немного…
Добрек, который до сих пор сохранял спокойствие, вдруг вспыхнул и стал бить кулаком по столу:
— Нет! Этого я не сделаю! Никогда в жизни! Не рассчитывай. О, это было бы слишком глупо!
Он начал в волнении ходить по комнате своей страшной походкой, переваливаясь справа налево, неуклюже и тяжело, как медведь, разъяряясь, как дикое животное.
И с искаженным лицом воскликнул глухим голосом:
— Пусть придет сюда! Пусть придет и вымолит жизнь своему сыну. Но пусть придет безоружная и без преступных намерений, не как в последний раз! Пусть придет, как женщина! Умоляющая, укрощенная, покорная, и поймет, на что она соглашается. Тогда увидим. Жильбер? Приговор над Жильбером — эшафот. Но в этом вся моя сила! Я уже двадцать лет жду этой минуты, и когда она наступила, когда случай приносит мне это нежданное счастье, когда я предвкушаю уже радость полного мщения, и какого мщения! И я теперь от всего этого откажусь, от того, к чему стремлюсь двадцать лет! Я спасу Жильбера даром, по чести? Я, Добрек? Нет, ты меня не знаешь!
Он засмеялся. Очевидно, он чувствовал добычу близко перед собой, добычу, за которой так долго охотился. И Люпен представлял себе Клариссу такой, какой он ее видел несколько дней назад, изнемогающей, уже побежденной, чувствующей, что все вражеские силы соединились против нее.
Он, сдерживаясь, проговорил:
— Слушай.
И так как Добрек нетерпеливо отвернулся, он взял его за плечи и с нечеловеческой силой, которую Добрек уже несколько раз на себе испытал, прижал его и произнес:
— Последнее слово.
— Ты даром расточаешь свое красноречие, — промычал депутат.
— Последнее слово. Слушай, Добрек, забудь госпожу Мержи, откажись от всех глупостей и от всех неосторожностей, на которые тебя толкает твоя страсть, оставь все это и думай только о своих делах…
— Мои дела! — шутил Добрек. — Они всегда соответствуют моему самолюбию и тому, что ты называешь страстью.
— До сих пор, возможно. Но не теперь, когда я вмешался в это дело. Тут есть одна вещь, которой ты пренебрегаешь. А это напрасно. Жильбер — мой товарищ. Жильбер — мой друг. Нужно, чтобы Жильбер был спасен. Сделай это. Воспользуйся своим влиянием. Клянусь тебе, слышишь, клянусь, что мы оставим тебя в покое. Спасение Жильбера — больше ничего. И кончена борьба с госпожой Мержи, со мной. Нет больше слежки. Ты будешь полным хозяином своих действий. Спасение Жильбера, Добрек, а в противном случае…
— В противном случае?
— В противном случае — война, неумолимая война, до твоей гибели.
— Что это значит?
— Это значит, что я возьму у тебя список двадцати семи.
— Ага! Ты думаешь?