Малрэди вернулся в контору и, взяв конверт со стола Слинна, положил его в карман, накинул плащ и запер за собой парадную дверь. Хорошо, что дорога была ему знакома и ноги сами нашли тропинку: ночь была очень темная. Временами его предостерегало только журчание ручейков, которые, сбегая с холма, пересекали дорогу. Без малейшей боязни, не испытывая никаких предчувствий, он вспомнил, как прошлой зимой один из пастухов дона Сезара, переходя ночью через этот холм, упал в глубокое ущелье, образовавшееся после обвала, вызванного дождем, и только на следующее утро его нашли с разбитой головой. Дону Сезару пришлось позаботиться о семье покойного. Что, если такое произойдет и с ним? Ну и что ж, ведь завещание он уже составил. Жена и дети обеспечены, а дело поставлено так, что не развалится с его смертью. Все это он предусмотрел. Пожалеет ли о нем кто-нибудь? Жена, сын или дочь? Нет! Он вдруг так ясно это понял, что остановился как вкопанный, словно перед ним разверзлась пропасть. Нет! Это правда! Если бы он исчез навсегда во мраке рождественской ночи, никто бы о нем не пожалел. О Мэми позаботится жена, а сын сам позаботится о себе, как прежде, и даже будет рад избавиться от последних остатков отцовской власти, против которой он восставал. Человек с более развитым, чем у Малрэди, воображением додумал бы эту мысль до конца или опроверг бы ее и на том бы и кончил, но для простодушного миллионера, однажды придя в голову, она превратилась уже в неопровержимый факт. Впервые за всю свою жизнь он почувствовал нечто вроде отвращения к собственной семье, чувство, которого не могли пробудить в нем даже беспутный образ жизни сына и его расточительство. Он сердито прибавил шагу в темноте.
Странное дело: старый дом должен быть уже перед ним, за лощиной, однако никаких признаков света не видно. И только подойдя к решетке сада, когда перед ним на фоне неба выросла черная масса, он увидел слабый луч света в одном из окон пристройки. Он подошел к парадной двери и постучал. Не дождавшись ответа, постучал снова. И так как повторный стук оказался столь же напрасным, он тронул дверь; она была не заперта; он открыл ее и вошел. В узком коридоре было совсем темно, но, помня хорошо расположение дома, он знал, что пристройка находится рядом с кухней, и, пройдя туда через столовую, распахнул дверь комнатки, в которой светился огонек. То был свет одинокой свечи на столике, перед которым, угрюмо глядя на тлеющие угли очага, сидел старый Слинн. Во всем доме не было ни другого огня, ни другого живого существа.
При виде безмолвной картины полной заброшенности беспомощного человека Малрэди, забыв на мгновение свои собственные чувства, застыл на пороге. Затем, опомнившись, он шагнул вперед и весело положил руку на сгорбленные плечи старика.
— Очнитесь, приятель! Выше голову! Так не годится! Послушайте! Я прибежал сюда под дождем только для того, чтобы провести время со всеми вами.
— Я знал, — сказал старик, не поднимая глаз, — я знал, что вы придете.
— Вы знали, что я приду? — повторил Малрэди, и в нем с новой силой пробудилось чувство благоговейного страха, которое ему всегда внушал недуг Слинна.
— Да. Вы одиноки, как я, совсем одиноки.
— Тогда почему, черт побери, вы сейчас не открыли дверь и не окликнули меня? — спросил Малрэди с нарочитой грубостью, чтобы скрыть свое беспокойство. — А где ваши дочери?
— Уехали в гости в Скороспелку.
— А сын?
— Он никогда не приходит сюда, если может повеселиться в другом месте.
— В сочельник ваши дети могли бы побыть дома.
— И ваши тоже.
Он сказал это без раздражения, тоном глубокого убеждения, вовсе не имея в виду опровергнуть слова собеседника. Малрэди, казалось, не заметил этого.
— Ну, я думаю, что мы, старики, могли бы развлечься сами, без них, — сказал Малрэди с напускной веселостью. — Повеселимся вдвоем. У вас здесь есть кого послать ко мне?