Затем мы спокойно тронулись в путь, то и дело оборачиваясь и выверяя свое движение по сигнальным шестам.
Покуда жерди были у нас в виду, мы спокойно ехали вперед, следя за тем, чтобы наш путь составлял продолжение отрезка прямой, соединявшей вехи. Это было весьма остроумно придумано; но я уже не впервые сталкивался с изобретательностью моих друзей-трапперов, а потому не слишком удивился.
Прежде чем меховые значки скрылись в зеленом просторе, мы водрузили, с тем же расчетом, две новые жерди, и эти новые вехи обеспечили нам правильный маршрут еще на одну милю. Шесть раз повторили мы этот маневр и проехали целых шесть миль, то есть большую часть равнины.
Впереди чернела лесистая полоса. До нее было миль пять. К ней мы направились.
Лесистой равнины достигли к полудню. Это не был лес в точном смысле слова: группы деревьев, разбросанные островками, отделялись друг от друга большими лужайками.
Местность располагала к отдыху. Утомленный продолжительной скачкой, я мечтал о бивуаке в тени, но воды вокруг не оказалось, а без воды остановка не имела смысла.
Немного дальше нам встретился один из незначительных притоков Рио-Гранде.
Расчеты спутников оправдались, настроение наше поднялось, и мы продолжали путь, отказавшись от отдыха.
Сделав еще одну милю лесистой прерией, мы выбрались на открытое место. Эта луговина имела три мили в диаметре и резко отличалась от той, которую мы покинули утром. Охотники и ботаники называют такие прерии саваннами.
Перед нами была одна из таких прерий, но цветение закончилось. Чашечки раскрытых цветов увяли и осыпались, не порадовав человеческого глаза. Почерневшие, спаленные солнцем стебли…
Мы не стали пересекать эту прерию, но объехали ее и вскоре очутились на берегу большого ручья.
Весь переход был, в сущности, невелик, но спутники, считаясь с моими неокрепшими силами и опасаясь возврата лихорадки, предложили сделать привал. Хотя я чувствовал себя неплохо, но возражать не стал. Лошадей расседлали и привязали на берегу речонки.
В зеленой лощине, по которой бежал ручей, мы вбили колышки для привязи коней, а для ночлега избрали более удобное место на возвышенности. Здесь мы расположились под сенью большого дерева, на границе высокотравной прерии. К месту ночлега перенесли седла, плащи и сбрую и натаскали хворосту для костра.
Напились из ручья и свели на водопой коней. Хотя мы сильно проголодались, но ужин из копченой медвежатины нам не улыбался. К счастью, ручей изобиловал рыбой. В дорожном мешке у Гаррея были крючки и складная удочка, и он предложил нам поудить.
Мы уселись на берегу и стали ждать поклевки. Рубби скучал. Равнодушно следил он за поплавком, но по всему было видно, что уженье его не интересует.
— К черту рыбу! — вскричал он наконец. — Свежую оленину я предпочитаю всем рыбам Техаса. Попробую подстрелить для вас дичь.
С этими словами старый траппер вскинул на плечи карабин и своим журавлиным шагом направился вверх по ручью.
Нам не везло.
Рыба не клевала.
Послышались выстрелы: Рубби охотился в прерии, в полумиле от нашей стоянки. Голова его то появлялась, то исчезала в высокой траве; очевидно, он нагибался к убитой дичи, снимал с нее шкуру или разрезал мясо. Мы еще не знали, чем нас порадует Рубби: его заслоняли травы.
— Должно быть, олень, — заметил Гаррей. — Бизоны с некоторых пор ушли отсюда к югу. Правда, я убивал их на Рио-Гранде, но ближе к воде.
Не дойдя шагов двухсот до Рубби, мы вернулись к ручью удить. Нам и в голову не приходило, что Рубби нуждается в помощи. Если бы он испытывал затруднение, то подозвал бы товарищей. Подождем. Он должен вернуться с трофеем.
Мелководный ручей кишел серебрянками, и мы были взволнованы этим открытием. Страстно хотелось выудить несколько серебрянок на ужин: мы знали, что у них удивительно нежный вкус.
Вместо приманок мы насадили на крючки по кусочку золотых галунов от моего мундира, и нам удалось выловить несколько речных красавиц. Мы развеселились, как дети. Вдруг со стороны прерии послышалось какое-то странное потрескивание. Мы невольно оглянулись.
Страшная картина представилась нашим взорам. Лошади становились на дыбы и шарахались на привязи с пронзительным ржанием. Особенно дико ржала старая кобыла Рубби. Причина испуга лошадей была ясна: искру от нашего костра занесло ветром в иссохшие травы прерии!
Высокие травы пылали.
Пожар в прериях — жуткое зрелище, но мы боялись не за себя. Холмик, на котором мы расположились, был почти обнажен, и вряд ли пламя могло найти на нем пищу. Если, против ожидания, огонь поползет на холм, мы всегда сумеем спастись.