Короче говоря, как для автора статьи, так и для «Дейли Эксельсиор» это была превосходная реклама. Я должен прибавить, однако, что газета-конкурент намекнула, будто это оказалось неплохой рекламой и для супруга миссис Сальтильо, поскольку в статье, помимо новых сведений об ацтеках, содержится красочное описание заброшенного мексиканского прииска, который носит название «Эль Болеро», причем это название вновь появляется на страницах той же газеты в разделе объявлений. Я с возмущением раскрыл подшивку «Эксельсиора», и, как ни странно, действительно обнаружил в подробном проспекте новой золотопромышленной компании описание прииска «Эль Болеро», взятое из статьи об ацтеках, а ниже — цветистые призывы помещать капитал в предполагаемую разработку старого рудника. Если бы даже я сразу не узнал в авторе Энрикеса по этим вычурным английским фразам и витиеватому стилю, я имел полную возможность прочесть его имя, рядом с которым черным по белому значилось, что он и есть президент компании «Эль Болеро». По-видимому, это был проспект одного из задуманных им предприятий, о которых он рассказывал. Эта маленькая уловка, обманувшая мою редакторскую прозорливость, скорее позабавила, чем раздосадовала меня. В конце концов, если я таким образом содействовал благоденствию молодой четы, я был доволен.
Я не виделся с ними со времени моего первого визита, так как был очень занят; с миссис Сальтильо я общался лишь через посредство писем и гранок. А когда я, наконец, все-таки собрался к ним зайти, оказалось, что они уехали гостить в Сан-Хосе. Интересно, подумал я, остался ли их младенец висеть на стене в гостиной или отправился с родителями, и если так — на чьей спине…
Неделю спустя была объявлена номинальная цена акций «Эль Болеро». Более того, вокруг всех заброшенных мексиканских приисков началось необъяснимое оживление, и держатели акций принялись разыскивать свои квитанции, которые прежде сунули куда-нибудь за ненадобностью. Была ли то очередная вспышка лихорадки, которая в те дни вновь и вновь охватывала калифорнийских золотоискателей, или Энрикес Сальтильо заразил дельцов своим сумасбродством, — этого я никогда не узнал, но только на бирже с серьезностью, не уступающей его собственной, выдвигались планы столь же головокружительные, изобретения столь же фантастические, аргументы столь же нелогичные, как и те, что исходили от него самого. Вероятнее всего, это объяснялось тем, что доныне, как всем было известно, калифорниец испанского происхождения с акциями золотых приисков дела не имел и вообще оставался непричастен к добыче золота на его родной земле, почитая это занятие несовместным с патриархальным укладом его жизни и достоинством землевладельца, а потому, когда «отпрыск одной из стариннейших испанских фамилий, из века в век неразрывно связанных с этим краем и знающий все его особенности, решился стать участником разработки его минеральных богатств, — прошу извинить, я цитирую по объявлению, помещенному в «Эксельсиоре», — это надежный залог успеха». Пророчество оказалось более чем справедливым: не прошло и недели, как Энрикес Сальтильо был богат и на верном пути к тому, чтобы стать миллионером.
Был жаркий вечер, когда я вышел из нестерпимо душной уингдэмской кареты и остановился на широкой тенистой веранде гостиницы «Каркинес-спрингс». Стряхнув с себя пыль, которая красноватым дымком лениво вилась за нами по горной дороге, изредка залетая в окна кареты, я поднялся в комнату, снятую на время моего недолгого отпуска. Я хорошо знал это место, хотя сразу увидел, что саму гостиницу недавно расширили и отделали заново в соответствии с возросшими требованиями моды. Я знал лес, где росли огромные секвойи и где можно было заблудиться в пяти минутах ходьбы от веранды, знал каменистую тропу, которая вилась по горе меж гигантскими валунами, взбегая к источнику. Я знал иссохший от жажды сад, где толстым слоем оседала придорожная пыль и наспех посаженные тропические растения никли на беспощадном осеннем солнце, обретая утром и вечером обманчивую свежесть под струей воды из шланга. Знакомы были мне и прохладные успокоительные ветры, что слетали по ночам с далеких невидимых снеговых вершин, едва на небе высыпали сказочной величины звезды, и так редко дарили успокоение возбужденным обитателям гостиницы. Ибо этих взвинченных, издерганных делами людей, бежавших от сухих, знойных равнин Сакраменто или пронизывающих морских туманов Сан-Франциско, никогда не покидало лихорадочное беспокойство, загнавшее их сюда. Не привыкшие к досугу, томясь вынужденным бездельем, они искали развлечения в самых неистовых забавах, а бодрящий горный воздух лишь сильней подстегивал их нервы, заставляя предаваться удовольствиям с тем же азартом, с каким они предавались делу, оставленному позади. Не зная иного отдыха, они сломя голову скакали по опасным горным дорогам; бешеными кавалькадами проносились по величавым лесам; картежничали в своих номерах, где богачи, вырвавшиеся на волю, спускали крупные суммы; устраивали ужины с шампанским и импровизированные балы, продолжавшиеся всю ночь напролет — всю покойную, тихую ночь, пока первые лучи рассвета не загорались на далеких вершинах снежных гор. Люди без воображения, они за краткий срок своего пребывания здесь не столько искали у природы сочувствия и тишины, сколько теснили и оскорбляли ее в ее собственных владениях. За глыбами валунов были разбросаны игральные карты, в глуши лесов валялись пустые бутылки из-под шампанского.