— Ну как? — спросил Флеминг. — Идет?
— Вы, конечно, вернетесь назад за кольцом? — тихо спросила девушка.
И в ее голосе было столько сожаления, такая безнадежность звучала в ее словах, что Флеминг откровенно расхохотался.
— Боюсь, что так. Я очень дорожу этим кольцом, — ответил он.
Девушка протянула ему таз.
— Мы в нем лепешки печем.
Каково бы ни было назначение таза, новым его никто бы не назвал. С одного боку он был сплющен, а дно прохудилось, но и в таком виде мог пригодиться, и Флеминг заторопился.
— Спасибо, — пробормотал он и направился к лесу. Вслед ему снова залаяла собака; он слышал, как девушка прикрикнула на нее: «Молчать, Тайдж!» — и видел, как она прошла на кухню, все еще держа руку с кольцом под шляпой.
Дойдя до леса, он быстро разыскал кварцевую жилу и с помощью острого камня наскреб полный таз рыхлой земли. Затем направился к роднику и, погрузив таз в воду, с ухватками опытного старателя принялся легко вращать его. Размокшая красная глина всплыла на поверхность, и образовавшаяся жижа, называемая «шламом», окрасила прозрачный водоем в кровянистый цвет. Когда весь шлам был смыт, Флеминг аккуратно выловил и рассмотрел самые мелкие зернышки; после повторной промывки на дне почти пустого таза осел тонкий черный песок — шлих. И шлих, в свою очередь, был тоже легко смыт.
Увы! В тазу поблескивали две-три крошечные крупинки размером с булавочную головку, не всплывшие и оставшиеся на дне благодаря большему удельному весу; конечно же, это было золото, но его оказалось ровно столько, чтобы образовать «блестки»; в таком количестве оно попадалось и на его прииске и считалось всего лишь «следами».
Флеминг попробовал промыть еще одну пробу — и снова без толку. Он убедился, что таз течет и вести промывку нужно с величайшей осторожностью, чтобы не продавить дно. Так или иначе, проба была взята, и без результата. Флеминг — достаточно бывалый старатель — отнесся к неудаче без особого огорчения. В подобных случаях не стоило ни надеяться, ни отчаиваться; просто он, по-видимому, просчитался в определении места, и можно бы с полным основанием снова попытать счастья чуть подальше. Но Флемингу давным-давно пора было домой, на свой прииск, и он решил немедля возвратить таз его маленькой владелице и забрать у нее кольцо. Когда Флеминг подходил к хижине, он услышал пение. Видимо, это был голос девушки, распевавшей какой-то негритянский гимн.
Первая строка исполнялась в быстром темпе под аккомпанемент ритмических ударов в ладоши или по сковородке, а припев «Господи, помилуй Агнца!» растягивался тоскливо и монотонно.
Флеминг остановился на крыльце. Не успел он постучать, как голос снова запел:
Когда тягучий припев, исполняемый молодым контральто, замер, Флеминг постучал. Девушка тотчас же вышла, держа в руке кольцо.
— Так я и знала, что это вы, — сказала она с притворным безразличием, стараясь не показать, как ей жалко расстаться с безделушкой. — Нате!
Но Флемингу было не до кольца: у него язык отнялся от удивления. Когда девушка распахнула дверь, шляпа, как перышко, слетела с ее головы, впервые открыв лицо и шею своей хозяйки. И глазам Флеминга предстала не девчонка, а очаровательная девушка лет семнадцати-восемнадцати, и он смутился, досадуя на себя за то, что не разглядел ее раньше.
— Надеюсь, я не помешал вам петь, — сказал он, стараясь скрыть смущение.
— Ах, это мамка всегда поет, — ответила девушка.
— Ваша матушка? Она дома? — спросил Флеминг, заглядывая в кухню.
— Да нет, не матушка, — она умерла. Мамка — это наша старая нянюшка. Она ушла в Джимстайн и взяла мое старое платье, чтобы купить мне что-нибудь по росту. На мне — все материнское.
Теперь Флемингу стало понятно, почему на ней такое странное одеяние; но он заметил, что сама-то девушка даже не подозревала ни о нелепости своего наряда, ни о прелести скрываемых им лица и фигурки.
Она с любопытством разглядывала Флеминга лавандового цвета глазами.
— А вы в Бога верите?
— Едва ли, — смеясь ответил Флеминг. — Боюсь, что нет.