Пастернак потом читал и другие свои стихи — может, написанные здесь, а может, и раньше, но слушатели уже не могли до конца подчиниться его голосу, тень Алмазова осталась в комнате, и даже сильный характером и влиянием Вавилов нет-нет, а бросал взгляд на дверь, словно за ней остался, подслушивая, Алмазов.
Пастернак назавтра собирался уезжать — если, конечно, грузовичок сможет выбраться по размытой дороге.
— Вы не останетесь еще?
— Нет, здесь плохой климат!
— Ну что вы! — наивно воскликнула Лида и осеклась со смущенной улыбкой.
— Но я рад, что вновь встретился с Павлом Андреевичем и с вами, Лида. Мне нечего подарить вам в знак восхищения… не примете ли это?
Он протянул Лидочке лист, на котором было написано «Липовая аллея».
— Может быть, — спросил академик Вавилов, — мне в настоящих обстоятельствах проводить вас до вашей комнаты?
— Не беспокойтесь, — сказал Пастернак. — Я сам провожу Лиду.
Вавилов остался у Александрийского, они принялись обсуждать какие-то университетские проблемы. Пастернак проводил Лидочку до комнаты. Он был рассеян, молчал, и Лидочка подумала, что он жалеет, что отдал ей автограф.
— Может, мне вернуть? — спросила она. — А то вы забудете слова?
— Слова? — вдруг он улыбнулся. — Слова этой песни мы знаем наизусть, — сказал он. — Простите, что я недостаточно галантен. Но уж очень негалантное время.
— Я вас прощаю. По крайней мере вы вспомнили о существовании такого слова.
У двери в девятнадцатую комнату Пастернак поцеловал Лидочке руку и сразу ушел, будто его существование в Узком уже завершилось и он мысленно пребывал совсем в другом месте.
Лидочка толкнула дверь, дверь открылась. Комната была пуста. В тишине было слышно, как за открытой форточкой скворчит дождик, а снизу из гостиной доносится патефонная музыка.
Она вдруг разозлилась на Пастернака. Какое он имел право оставить ее одну, когда ее преследует Алмазов? Поэты — эгоисты. Придя к такому выводу, Лидочка аккуратно положила автограф Пастернака на тумбочку — когда будет светло, она спрячет его получше, но сейчас не хотелось зажигать свет, доставать из-под кровати чемодан. А там кастрюля! Лидочка замерла — как же за суматохой последнего часа она могла забыть о тайне, которая ей доверена? Тайна ли?
Лидочка нагнулась и хотела достать кастрюлю. Бок кастрюли был прохладный и скользкий. А вдруг Полина вредительница и в кастрюле находятся документы или что-то плохое, из-за чего погибнет Лидочка? Чтобы превозмочь липкий страх, Лида сказала вслух:
— Шпионов не бывает! Это выдумка!
Но легче не стало — кастрюля уже не вызывала первоначального любопытства. Лида толкнула ее пальцами — кастрюля отъехала вглубь. «Тебе доверили вещь — плохую ли, хорошую, но доверили. И как только ты ее приняла, ты этим вступила в какие-то отношения с Полиной. И заглядывать в кастрюлю — нечестно».
И все же… что там может быть? Любопытство, заложенное в людях, чаще всего отвергает законы осторожности и доводы разума.
Остановись, сказала Лидочка самой себе, подавальщица Полина утаила от ужина пять порций макарон с мясом, которые хотела отнести себе в деревню, чтобы накормить своих детишек.
Это объяснение показалось ей убедительным и совсем не романтическим. И она даже намеревалась подняться с колен, как дверь за ее спиной распахнулась и женский шепот произнес:
— Она у Александрийского сидит, стихи читает, у нас есть время, вы скажите, чего хотели сказать!
— Я хотел любви, — отозвался мужской голос.
Затем последовал какой-то шум — видно, две темные фигуры в дверях, то есть Марта и неизвестный, принялись бороться. Марта не торопилась войти, а мужчина хотел закрыть за собой дверь. Что ему и удалось.
— Но почему? Почему? — требовала Марта. — У вас же комната отдельная.
— За ней следят, она под наблюдением, — ответил мужчина, и тут все еще стоявшая на четвереньках Лидочка узнала во владельце голоса самого президента Санузии товарища Филиппова. Она не сразу поверила своим ушам, потому что была уверена, что в роли соблазнителя должен выступать Максим Исаевич.
— Но если Лида вернется…
— Вы же сами сказали! — Президент громко дышал и шуршал шелковой юбкой Марты, а Марта вяло сопротивлялась.
— Нет! — вдруг заявила Марта. — Я не согласна.
Спорщики были уже в трех шагах от Лидочки, но видеть ее не могли, потому что голова ее была на уровне постели, а в комнате было совершенно темно.