Землетрясение в Иокогаме
«1 сентября 1923 года началось так же, как многие прекрасные дни ранней японской осени. Я поднялся еще до восхода солнца. В чарующей тишине раннего утра я наблюдал мягко надвигающийся рассвет. Серебристый месяц смотрел вниз на тихие, почти неподвижные воды… Сегодня мои друзья уезжали домой, и я должен был их проводить…
Пирс имел праздничный вид, он был украшен флагами, развевающимися на ветерке. Наконец в без одной минуты двенадцать сходни были подняты, множество рук с платочками поднялось для последнего прощания, лица расплылись в улыбке или принимали печальное выражение.
Внезапно люди вытянулись, и на какое-то мгновение все замерли, прислушиваясь к подземному гулу… Этот гул сигнализировал парализованным страхом людям о катастрофе. Огромный пирс заколебался — удержаться на ногах было невозможно. Люди поднимались, но их тут же кидаю на асфальт. Крики объятых ужасом мужчин и женщин заглушались грохотом разваливающихся строений и ревом земли. Люди чувствовали себя так, словно очутились внутри колеса парового катка, катящегося по разбитой дороге.
Инстинктивно я пытался покинуть пирс, но в это время произошел второй, еще более сильный подземный толчок. Пирс разламывался под действием страшной силы. Деревянная часть его упала в воду. Я почувствовал, что куда-то лечу. Ухватившись за наружный забортный трап, я выбрался на уцелевшую часть пирса. Я увидел, что привычная панорама Иокогамы закрыта темной завесой пыли, нависшей над городом и приближающейся к морю. Я понял, что рев, который последовал за первым толчком, означал неожиданное разрушение огромного города. Вслед за пылью в воздух поднимались столбы черного дыма и пламени. Подгоняемый усиливавшимся ветром, огонь быстро распространялся, горящие головешки летали над головами… Приблизившись к складам на каменной набережной, пламя прыгнуло на них, как тигр на добычу, и с громким треском взвилось в небо, торжествуя победу. Ветер превратился в ураган. Волны носили по гавани горящие лихтеры, и те несли с собой разрушение и смерть».
Тильви Кумтатон
Все обошлось. А я боялся, что кто-нибудь в самолете умрет от жары.
Мы взлетели. Директор Матур вытащил из саквояжа шерстяной шарф, замотал шею и принялся сосредоточенно жевать бетель, став похожим на черепаху. Девушка — ее зовут Лами — закрыла глаза. Дремлет? Русские, что прилетели из Москвы, оживленно разговаривали, а третий, совсем белокожий, с желтыми волосами, в очках, глядел в иллюминатор и хмурился. Солдаты смеялись. Я прошел к пилотам.
— Когда будем в Танги?
— Через час двадцать, — ответил военный пилот, — если не придется обходить грозовой фронт.
Я вернулся в салон и сел. Почему-то не спалось. Словно я перешел грань, за которой можно уже никогда не спать. Молодой геолог, похожий на горца, улыбнулся мне и спросил на плохом английском языке:
— Когда прилетим?
— Часа через полтора. Вам не жарко?
— Теперь уже нет. Нам приходится много ездить. Мы охотники за землетрясениями.
— Большая охота, — сказал я. — А как вы их убиваете?
— Чаше всего опаздываем, — ответил за молодого геолога профессор Котрикадзе. — Они успевают сделать свое черное дело.
— Я был в одном землетрясении, — сказал я.
— Где?
— В горах южнее Танги. Я жил тогда у дедушки в монастыре, учился в монастырской школе.
— А в самом Танги?
— Лет сорок назад весь город был разрушен.
— Правильно, — сказал профессор.
— Скоро будет новое, — сказал молодой геолог.
— Нельзя предсказать собственную смерть и землетрясение. Так говорит дедушка Махакассапа.
— Когда-то не умели предсказывать и солнечные затмения, — сказал профессор.
— А когда будет землетрясение в Танги? — спросил я. Но ответ меня не интересовал. Я вдруг понял, что если сейчас не усну, то умру от усталости. Профессор что-то ответил, но я уже проваливался в глубокий сон.
А проснулся я оттого, что заложило уши — самолет снижался. Директор Матур склонился надо мной и больно вцепился в плечо.
— Проснитесь, майор!
Владимир Кимович Ли
Наш бравый офицер, который полагал, что землетрясение нельзя предсказать, как собственную смерть, заснул мгновенно, не дослушав Отара. Словно его выключили.
— Рядом с городом, в долине, есть озеро, — сказал Отар. — Подземный стресс хорошо читается в упругой среде.