– Отличная церемония, Элис, – говорит она, – мне понравилось.
– Этот старик… – вздыхает Элис.
– Настоящий гвоздь программы. Когда я умру, непременно пригласи его на мои похороны, ладно?
– Может, подвезти тебя до Лондона? – предлагает Элис. – Мы с мамой минут через двадцать поедем.
– Нет, не надо, меня Майкл подбросит.
– Он тебе будет рассказывать, как улучшить свою покупательную способность на рынке недвижимости.
– У меня наушники есть.
Они переглядываются. Элис уже собирается снова заговорить, когда Ханна произносит:
– Ладно, возьму свою жизнь в собственные руки и пойду с мамой попрощаюсь. Пожелай мне удачи, – она направляется к двери, – еще увидимся. – И напоследок, через плечо: – Если выживу.
– Удачи, – говорит Элис, но Ханна уже ушла.
Уборку Элис с матерью заканчивают молча. Элис знает, что у матери целый набор разных видов молчания, и прекрасно понимает, когда тишину лучше не нарушать.
– Надеюсь, урок ты усвоила, – говорит наконец мать. – Вот что бывает, когда у тебя спиртное рекой льется.
– Ничего у меня не льется, – возражает Элис.
– Это просто катастрофа.
– Прости, – извиняется Элис, – я и не ожидала, что он столько выпьет.
– Ты никогда ничего не ожидаешь, верно, Элис? Оно все само случается.
Элис взвешивает ее слова. Последняя фраза – и впрямь безжалостно точное обобщение ее жизни.
– Гости хвалили церемонию, – говорит она, – и угощение пришлось кстати. Кроме… кроме вина.
Мать вздыхает.
– Церемония – это же важная часть похорон. Как, по-твоему?
– Думаю, да.
– И Ханна приехала. Ханна дома.
На это мать не отвечает.
Когда оставшиеся сэндвичи упакованы, а чашки и бокалы убраны, Элис запирает дверь и бросает ключ в почтовый ящик.
В машине они сперва сидят молча. Элис чувствует, как опускается на нее тяжесть минувшего дня.
– Ну вот и все, – произносит мать. Прежде она говорила это на Рождество, ранним вечером: ну вот и все. Еще один год прошел. Элис до сих пор помнит грусть, которую вызывали эти слова.
Элис бросает взгляд на мать, но та смотрит прямо перед собой. У матери горе, напоминает себе Элис, хоть с виду и не скажешь. И утешить мать всегда было непросто.
– Думаю, ей понравилось бы, – говорит Элис, – по крайней мере, надеюсь, что так.
Она вдруг понимает, что последние несколько часов о тетке почти не вспоминала – у нее и других хлопот хватало. Поэтому сейчас она сознательно старается думать о ней.
– Грустно это все, – говорит она наконец.
– Что именно?
– Да в целом. Как все для нее повернулось.
– Такова жизнь, – бросает мать.
– Но она такой жизни не заслужила.
– Может, и так, – соглашается мать и, резко протянув руку, поворачивает ключ зажигания, – а кто заслужил-то?
Глава 2
Болезненная и невзрачная – вот какова Селия в свои восемь лет, не миленькая и никому не мила. Носик птичий, глаза слишком глубоко посажены, хотя их цвет – чистый, ярко-зеленый, – надо признать, примечателен. Кожа нездорового желтоватого оттенка. Мама Селии говорит, что некоторые с возрастом хорошеют, и от этого Селия теряется: в свои восемь она еще не доросла до понимания, что непривлекательна.
Красоту Кэти, сестры Селии, часто замечают, а вот про внешность Селии ничего не говорят, однако Селия отчего-то не делает из этого никаких выводов. Тем более что Кэти объективно красива: золотые локоны и голубые глаза, кожа золотисто сияет, словно у статуи богини. Селия видит, что с воображением у людей туго и говорят они не столько об интересном, сколько об очевидном.
Селия – ребенок тихий и наблюдательный, и учителей она беспокоит. Она редко смеется.
«Весьма впечатлительная», – написала в отчете ее бывшая учительница.
Селия полагает, будто это похвала.
До нее все еще не доходит, даже когда девочки на детской площадке заводят разговор о будущих мужьях и Селия говорит, что ее муж будет врачом.
– У тебя и мужа-то не будет, – заявляет одна девочка, и остальные хихикают.
Селия думает, будто они намекают на то, что она умная.
– Ничего подобного, – заверяет она, – сейчас мужчинам уже не нужны глупые жены.
Это Селия узнала от матери, которая интересуется современными тенденциями в жизни общества. На дворе шестидесятые, мир меняется.
Вот только все вокруг над ней хихикают, и Селию это раздражает, такие насмешки ей невыносимы. Девочки убегают, а она пытается догнать их. Незадолго перед девятым днем рождения Селии одиннадцатилетняя Кэти рассеивает наконец мрак недоумения.
– Ты страшная, – говорит она откровенно, – так все думают. Мама так папе сказала, я сама слышала. Только она сказала «невзрачная». Но я в словаре посмотрела, это значит «страшная». – Кэти говорит все это беззлобно, в свойственной ей невыразительной манере.