— Да ты что, из своего казацкого ума выжил? — ответила она Льву, когда тот, проглотив полстакана водки, впервые заговорил об этом.
— Нет.
— А что, если ты проиграешь? У нас ведь совсем мало денег осталось, каждый рубль на счету.
— Ха! — Попков тряхнул огромной косматой головой. — Смотри, маленькая Лида!
Он подтянул вверх рукав грязной рубашки, схватил ладонь девушки своей лапой и прижал к мощному бицепсу. Мышца не походила на человеческую плоть. Она скорее напоминала полено для печи. Лиде приходилось видеть, как одним ударом этой руки он превращал человеческое лицо в кровавое месиво.
— Попков, — прошептала она, — ты дьявол.
— Я знаю. — В черной бороде сверкнули белые зубы, и казак и девушка рассмеялись.
Лида бросила быстрый взгляд на галерею над головами борющихся. Она тянулась вдоль двух стен зала и вела в коридор, в который выходили двери обувных коробок, которые в гостинице принято было называть спальными номерами. Там, наверху, маячила высокая фигура. Склонив голову, человек внимательно наблюдал за происходившей внизу борьбой, положив руки на перила так, будто не хотел прикасаться к их поверхности.
Алексей Серов. Ее единокровный брат.
У них был общий отец. Но сходства между ними не было никакого.
Каштановые волосы Алексея были зачесаны назад, что подчеркивало породистый лоб, унаследованный от матери-аристократки, русской графини Серовой, Но пронзительные зеленые глаза он получил от отца, которого Лида почти не помнила. Йене Фриис, так звали родителя, хотя его дети не носили эту датскую фамилию. До 1917 года, при последнем русском царе Николае II, он работал инженером, и теперь, спустя тринадцать лет, из-за него они с Алексеем и неугомонным Попковым преодолели горы и оказались здесь, в этой забытой Богом дыре в русской глубинке.
Крик заставил Лиду вернуться к тому, от чего девушка отвлеклась, и ее юное сердце вдруг сжалось. Попков проигрывал. Не притворялся, что проигрывает, а проигрывал на самом деле.
Лидия почувствовала приступ тошноты. Монеты сыпались на грязный платок, разложенный на прилавке, за которым принимали деньги, и теперь все ставки были против Попкова. В этом и состоял расчет казака и девушки — дождаться этого момента, только на сей раз она опоздала, не подала вовремя сигнал, чтобы он начал бороться во всю силу. Черные волосы на его мощной руке уже почти касались поверхности стола, а противник его продолжал давить с неослабевающей энергией.
Нет, Попков, нет!
Господи, как она могла так забыться? Ведь она знала, что он скорее позволит сломать себе руку, чем проиграет.
— Черт подери, Попков! — закричала она изо всех сил. — Ты что, бабка старая? Да напрягись ты хоть немного!
Она увидела, как сверкнули его зубы, как вздулись мышцы на плече. Кулак казака немного приподнялся, хотя единственный глаз Попкова ни на секунду не оторвался от лица противника.
— Да все, ему крышка! — крикнул кто-то.
— Точно. Значит, сегодня напиваюсь как свинья.
Со всех сторон захохотали.
— Кончай его! Он твой…
Капли пота падали на грязный стол, собака в углу лаяла в унисон быстрому биению сердец собравшихся, пока кто-то не угомонил псину. Лида протиснулась через толпу и остановилась за спиной Попкова, энергично растирая собственную правую руку, как будто могла этим движением вселить новую силу в рвущиеся мышцы казака.
Она не могла допустить, чтобы он проиграл. Не могла!
К черту деньги!
Наверху, на галерее, Алексей закурил черную сигарету и бросил погасшую спичку в толпу.
Девочка невыносима. Она что, не понимает, что творит?
Столб дыма, который въедался в его волосы и кожу подобно дыханию мертвеца, заставил его прищуриться. Под ним толпилось около тридцати мужчин плюс несколько женщин в однообразной темной одежде: тяжелые серые юбки и коричневые платки. Это ему больше всего не нравилось в сталинской России — тоскливое однообразие. Однообразие во всем, даже новые города здесь были одинаковыми. Унылый серый бетон, серая одежда, и серые лица. Бесцветные глаза, которые смотрели на серые тени, плотно закрытые рты. Алексею не хватало буйного китайского разноцветия, так же как и китайских покатых крыш и заливистых птичьих песен.
С Лидой оказалось сложнее, чем он рассчитывал. Когда он усаживал ее перед собой и принимался описывать, какие их здесь ждут опасности, она начинала смеяться своим беззаботным смехом и, тряхнув пламенной гривой, отвечала, что, хоть ей всего лишь семнадцать, она уже повидала на своем веку немало опасностей и не растеряется, если что.