Гвоздев погрузился взглядом во внутрь себя. Потом глаза его снова обрели осмысленность, и он уставился на доктора:
— Вы, извините, что имеете в виду? Вы о чем все время говорите?
— Я имею в виду, — терпеливо проговорил Лекрин, — что, когда вы падали…
— А с чего вы взяли, что я падал? Никуда я не падал.
— То есть?
— Чего «то есть»? Почему я должен падать… с девятого этажа?
— А как же вы внизу оказались?
— А вы чего, не знаете, как внизу оказываются? По лестнице… или на лифте.
— Но вы же вышли на балкон.
— Ну, вышел. А потом обратно вошел.
— А почему же вас никто не видел?
— Да они пьяные были! Сидели, носом стол клевали. А я смотрю сверху — вижу — трава зеленая, свежая, а тут жара такая и накурено… и еще обозлился я на них… и пошел.
— По лестнице?
— По лестнице.
— А почему не в лифте?
— А он не шел — дверь кто-то не закрыл.
Доктор Лекрин крепко потер глаза кулаками и с ужасом посмотрел на Гвоздева:
— Ну, и дальше?
— А вот дальше ничего. Лег на траву… помню, стало хорошо, и все — отключился.
— А откуда же у вас кровь на плече?
Гвоздев поглядел на плечо и подумал.
— Вспомнил! — сказал он. — Когда по лестнице вниз бежал, меня на поворотах все время заносило и я правым плечом каждый раз об стенку… а она шершавая… ух, я злой был!
Доктор Лекрин встал и, пошатываясь, пошел к двери.
— А вещи мои где остались? — негромко спросил Гвоздев.
Но доктор его не услышал.
Доктор Ленникова вступила на суточное дежурство. Просматривала журнал за прошедший день.
— Володя! — крикнула она за ширму, где Лекрин тщательно мыл руки под краном. — Вот тут запись по Гвоздеву — доставлен в морг. Ты его принимал?
— Там зачеркнуто, — глухо донеслось из-за ширмы.
— Я вижу. А куда же он девался?
— Домой ушел.
Утренняя толпа уже схлынула, и Володя Лекрин ехал домой в полупустом троллейбусе. Дремал, опершись локтем на отворенное окошко. Рот его был раскрыт, и он по-детски всхлипывал во сне.
Ему снилась сковородка с короткой ручкой, вращающаяся воронкообразно в необозримом небесном пространстве.
Москва,
18–20 сентября 1998
Осенний бал
Неотосланный документ
У нас, в Дворянском собрании Кировского района, самый влиятельный человек, конечно, Бахметьев Пал Палыч. И вот почему: тут две, можно сказать, равносерьезные причины.
Во-первых, он человек из самого древнего из всех нас рода. Его род восходит к XVII веку, а если точнее, то ко второй его половине.
Кстати сказать, в этом вопросе тоже есть разные точки зрения касательно самого словоупотребления. Одна группа, во главе с Сергеем Афанасьевичем Шпеком, полагает, что род именно «восходит» к своим предкам, ибо НАЧАЛО и есть главное. Однако другие, и здесь прежде всего надо назвать имя Георгия Сигизмундовича Барыгго-Ольшевского, — другие считают, что род не «восходит», а «нисходит» к своим корням, и ничего унизительного нет в том, что корни внизу, а ветви, так сказать, воспаряют вверх. Но это, как говорится, à propos, а важно другое.
Предок Пал Палыча крымский князь Бахмет был пленен в 1672 году гетманом Самойловичем и в качестве подарка привезен к царскому двору в Москву. В русской столице Бахмету удалось расположить к себе весьма влиятельные круги и даже жениться на Екатерине Львовне Мясоедовой, дочери очень богатого купца Вавилы Мясоедова, сделавшего себе состояние на выхухоли. Именно выхухоль, а не кто другой, вошел как центральная фигура в герб будущих, теперь уже русских, графов Бахметьевых.
Несметное богатство «татарина» (так называли Бахметьева за глаза недоброжелатели) раздражало многих, в том числе и Екатерину II, а впоследствии и Павла I. Против него постоянно строились различные козни. Так, по приказу одного из высокопоставленных чиновников на подъезде к имению Бахметьевых Лихое на р. Сладенец за один вечер был вырыт ров, перегородивший дорогу, и Бахметьев, возвращаясь из гостей и будучи «зело пьян» (как говорит летопись), упал в этот ров и был вытащен лишь на вторые сутки, после чего (как опять же говорит летопись) «потерял изрядно в уме, прежде столь недюжинном».
Об одном из Бахметьевых упоминает граф Лев Николаевич Толстой в своем романе «Война и мир», где он выведен под именем Альметьева и командует полуротой при Бородине.
По материнской линии: Мясоедовы всегда были оплотом государства. Принадлежа к людям «достаточным» (формулировка из Сословных московских книг), они не были чужды и разным искусствам. Младший брат Аграфены Мясоедовой Гавриил играл на жалейке, и на «фортепьянах немного», и на ударных инструментах. В более позднее время через падчерицу их соседа Патрулева были Мясоедовы близки с композитором Мясковским.