Отсюда следует, что Исихастский культурный проект не получал осуществления в России (хотя справедливо указывалось, что в эпоху Московской Руси исихастские влияния отчасти все же достигали культуры, главным образом, в иконописи). Однако последствия шли и дальше. Не получая питающего, центрирующего и ориентирующего воздействия духовной традиции, сфера культуры неизбежно начинала воспринимать иные источники влияния; и постепенно главным таким источником – а с Петровской эпохи, безраздельно господствующим – стала секуляризованная культура Запада. Так складывалась специфическая деформация общественного и культурного сознания: социокультурный раскол между низовой, народной религиозностью и вестернизованной, секуляризованной культурой образованного слоя. Для Церкви и Православия в целом, подобный раскол влек за собой отчасти разрыв между Православием и просвещением, культурой, а отчасти – усвоение вестернизации и самим Православием в его определенных сторонах: что о. Георгий Флоровский назвал «западным пленением русского богословия». При этом, исихастская традиция, став предметом почитания без понимания, питала народную религиозность и в ее составе обильно смешивалась с элементами религиозных фантазий и суеверий. Подобная деформация стала специфическим отличием типа культуры, структуры религиозного и культурного сознания, не только в российском, но и в других православных обществах (а равно и во многих странах Третьего мира, которые также не сумели развить культуротворческие силы своих аутентичных духовных традиций).
Феномен социокультурного раскола ответствен за многие негативные события и процессы русской истории последних веков. Он был замечен уже при своем формировании и с тех пор много анализировался и активно обсуждался. Однако, раскрыв и выделив его связь с духовной традицией и духовной практикой, мы можем глубже увидеть как его генезис, так равно и пути его преодоления, изживания. В нашем освещении, эти пути также связаны с судьбой исихазма, и более конкретно – с уровнем развитости его понимания: ибо этим уровнем определяется степень активизации его культуротворческих потенций. В этом отношении, последние этапы русского исихазма чрезвычайно своеобразны. Выход в свет греческого и славянского «Добротолюбия» в конце 18 в. стал прологом нового исихастского возрождения – «Филокалического Возрождения». В России оно выросло в крупнейшее явление религиозной жизни, прерванное, подобно Исихастскому Возрождению 14 в., только крушением империи. Но два возрождения имеют и существенные отличия; облик Исихастского Возрождения в России несет явственную печать социокультурного раскола.
Как в Греции, так и в России Филокалическое Возрождение зарождалось снизу, из народной религиозности, и первое время оставалось народным движением, чуждаясь вестернизованной культуры просвещенного слоя. Однако уже в своем истоке оно было явлением книжной культуры, имея своим исходным импульсом – живительное влияние раннеисихастских текстов, а своим ядром, главной своей работой – возвращение этих текстов православному сознанию своего времени. То был некий синтез исихастской аскезы и книжных, филологических трудов, и основные центры, где он осуществлялся, являли собой своеобразные «аскетико-филологические школы», по принятому в науке выражению. Важнейшими примерами таких школ были сообщества вокруг старца Паисия Величковского в конце 18 в. и в Оптиной Пустыни в середине 19 в. Поэтому с полным основанием развитие Филокалического Возрождения может рассматриваться как постепенное углубление связей исихазма с культурой и постепенное же возвращение, восстановление всей полномерной «икономии понимания» исихазма. Восстановление проходило нескоро и нелегко, поскольку взаимодействие со сферой культуры в ситуации социокультурного раскола было, разумеется, далеко от гармонии и взаимопонимания. Тем не менее, в наши дни оно, пожалуй, уже состоялось полностью – хотя эта полнота была достигнута лишь в недавнее время. Существенную роль сыграли в этом усилия не только самих подвижников, но также и богословов русской диаспоры, таких как еп. Василий (Кривошеин) и прот. Иоанн Мейендорф.