В Виченце местные власти старались не утомлять Софью торжественными службами, но получше развлечь ее. П. Пирлинг приводит описание этих увеселений: «19 июля, за два часа до заката солнца, Зоя (Софья. — Т. М.) совершила свой въезд в город. Местный аристократ Леонардо Ногарола предложил ей гостеприимство в своем дворце. Она провела там два дня… среди празднеств и пиршеств. В ее честь на улицах была устроена процессия знаменитой Ruota de’ Notai. Это была подвижная башня, вышиною в 23 метра, наполненная аллегорическими фигурами. Множество силачей несло ее на своих мощных плечах, а с обоих боков поддерживали ее три длинные жерди. Посередине, на почетном месте, сидел молодой человек в белом женском костюме, изображающий Справедливость, с венком на голове, с весами и мечом в руках. Два герольда стояли неподвижно на страже по сторонам его. Сверху парил двуглавый византийский орел, державший в своих когтях державу и меч. Другое изображение в больших размерах, но поставленное ниже, представляло герб Виченцы: серебряный крест на красном поле. На вершине башни молодой человек стоял под тенью разноцветного зонтика и махал красным знаменем. Внизу платформа была занята конными и пешими герольдами. Несколько ступеней вело к другой эстраде, где турки важно качали три колыбели, в которых лежало по два больших ребенка…»{309}
Сегодня непросто понять, что символизировали эти странные постановки. Очевидно, двуглавый орел, воспринимавшийся на Западе как герб рода Палеологов (хотя не был им),{310} олицетворял почтение к гостье Виченцы. Знатоки предполагают, что образ Справедливости в данном случае имел яркую политическую окраску: он символизировал контроль Венецианской республики над Виченцей. Что же касается турок, то можно предположить, что в их образе были изображены… жители России!{311} То, что сегодня кажется удивительным и почти невозможным, в восприятии итальянцев той поры вполне могло иметь место. Так, венецианский сенатор Марино Санудо в конце XV века при описании русских посланников отметил, что своей речью и одеждой они «напоминали турок».{312}
Вот так в суматохе приемов и торжеств, припадая к святыням и скучая на нелепых представлениях, Софья оставила Италию — страну, давшую ей приют, но не принесшую ей большого счастья. Между тем до Москвы было еще далеко. Предстояло пересечь Альпы, а также проехать довольно большое расстояние по немецким землям.
Альпийские перевалы всегда были опасны, однако летом горы гостеприимнее, чем зимой. Это обстоятельство не могло не радовать всех сопровождавших принцессу. Да и горные красоты никого не оставляют равнодушным. Н. В. Гоголь писал об Альпах: «Дорога наша кружилась по горе, в виду целых цепей других гор. Стремнины страшные становились глубже и глубже… Все опустилось внизу. Те горы, на которые взглянуть было трудно, как говорится, не уронивши с головы шапки, казались теперь малютками. Скалы, утесы, водопады — всё было под нашими ногами…»{313} Можно думать, и у самой Софьи, и у ее спутников тоже захватывало дух от невообразимых панорам…
Известно, что Софья и ее спутники прошли через перевал Пьяно делле Фугацце{314} (на границе современных итальянских областей Венето и Трентино-Альто-Адидже), чтобы потом спуститься к городам Роверето и Тренто. Затем дорога шла через Больцано к Инсбруку и далее к Аугсбургу или Мюнхену.
Со времен П. Пирлинга в немецких архивах обнаружились новые находки, проливающие свет на путь Софьи по немецким землям.
10 августа 1472 года кортеж с «юной константинопольской императрицей»{315} прибыл в Нюрнберг, где путники пробыли четыре дня. Знатные нюрнбержцы ждали приезда Софьи. О сановитой гостье им сообщили папская грамота, а также письмо кардинала Виссариона, которое тот отправил в Нюрнберг из Лиона. Виссарион, не имея возможности лично благословить Софью перед своим отъездом во Францию, стремился проявить максимальную заботу о ней на расстоянии. Это говорит о его искреннем неравнодушии к судьбе дочери Фомы Палеолога, воплощавшей и «византийскую идею», и надежды на унию Москвы и Рима. Кардинал подробно описал нюрнбержцам судьбу семьи Фомы, их скитания и основные этапы устройства брака Софьи с московским князем. Жениха своей воспитанницы кардинал назвал «благороднейшим государем Сарматии, или Великой Руси».{316} Сами нюрнбержцы знали об Иване III не много. Он «слыл могущественным государем, „жившим за Новгородом“, а папский легат, писали их летописцы, отправляется в эти отдаленные страны, чтобы возложить на него королевскую корону и проповедовать христианскую веру».{317} Эти «подробности» неудивительны, поскольку в отличие от Новгорода, с которым давно и активно торговали немецкие купцы, о Москве им было почти ничего не известно. Виссарион же просил нюрнбержцев «принять приходящих с теми почестями, с которыми они могут их принять, и проводить уходящих милостью как ввиду их душевного величия, так и ради почтения апостольского престола, воспитанницей которого является эта невеста…».{318}