И тут проговаривается граф Чернин, руководитель австрийской делегации: «Глава русской делегации — незадолго до того отпущенный из Сибири еврей по фамилии Иоффе… После ужина у меня был первый долгий разговор с господином Иоффе. Вся его теория базируется на том, что необходимо на самой широкой основе ввести право самоопределения народов во всем мире и побудить эти освобожденные народы к всестороннему подъему… Я привлек его внимание к тому, что мы не можем копировать русские отношения и что нам категорически запрещено вмешательство в наши внутренние дела. Если же он и дальше станет держаться за эту утопическую точку зрения — перенести на нас свои идеи — то будет лучше, если он тотчас же со следующим поездом отбудет назад, поскольку в этом случае мира не достичь. Господин Иоффе изумленно взглянул на меня своими кроткими глазами, немного помолчал и сказал потом незабываемым для меня дружеским, я бы мог даже сказать — просительным — тоном: „Я надеюсь все же, что нам удастся и у вас разжечь революцию“».
Впрочем, разумеется, антипатия была взаимной. Если Кюльманн и Чернин пишут о своих большевистских партнерах по переговорам с некоторым хихикающим отвращением, то и Троцкий, заменивший Иоффе после первой фазы переговоров, со своей стороны с огромным презрением писал: «С людьми такого рода здесь я впервые встретился лицом к лицу. Излишне говорить, что у меня и раньше не было никаких иллюзий на их счет. Но все-таки я представлял себе, что их уровень гораздо выше. Впечатление от первой встречи я могу сформулировать следующими словами: эти люди очень низко оценивают других людей, но и себя не слишком высоко».
И кроме интеллектуалов у русских есть еще и символические фигуры — рабочий, солдат и крестьянин, которых большевики преднамеренно взяли с собой, чтобы шокировать и демонстрировать то, насколько они иные, и которые естественно ни слова не понимали из того, что происходило вокруг и совершенно не знали, что с ними происходит. Старый крестьянин в особенности при каждой трапезе немного напивался, как болезненно признает Троцкий. С другой стороны, у немцев рядом с дипломатами сидели военные, выструганные их грубого дерева, постоянно нервно барабанившие по столу и с нетерпением ждавшие, когда можно будет прекратить это безобразие и с этими редкостными типами поговорить без обиняков. В конце концов, за ними было последнее слово. Немцы вели переговоры в Брест-Литовске с позиции силы: их правительство на родине — пока — прочно находилось у власти, и у них в России находились исправные армии. Русские были ужасно слабыми: их окопы были почти пустыми, их армии в состоянии совершенного разложения; солдаты из крестьян ушли по домам, чтобы не пропустить дележа земли; и большевистское правительство в России было еще слабым, оно должно было еще утвердиться на просторах страны, а там и тут уже формировались силы контрреволюции.
С другой стороны, немцам ведь на западе срочно нужны были их восточные армии; а слабость большевистского правительства была в мирных переговорах одновременно и их самой большой силой: ведь немцы должны опасаться того, что они вообще не смогут надолго удержаться и что грубость и насилие их так или иначе, рано или поздно ожидаемого падения могут быть фатально ускорены. Как раз потому что это невозможное правительство было таким слабым, следовало пока обращаться с ним как с сырым яйцом. В противном случае можно неожиданно снова оказаться без стремящегося к миру русского партнера по переговорам.
Таким образом, немецкие представители (к большому разочарованию немецкого общественного мнения) сначала видимо совершенно искренне и вежливо согласились с русской мирной программой, которая увенчивалась обоими требованиями: «Никаких аннексия и контрибуций» и «Право самоопределения для всех народов». Кюльманн хотел, как он пишет в своих мемуарах, «основываясь на праве на самоопределение, подточить пункт о мире без аннексий» и «что нам вообще требовалось из территориальных уступок, получить посредством права на самоопределение народов».
В конце концов в оккупированных областях было несложно манипулировать правом на самоопределение посредством назначенных «земельных собраний». А от Украины, которая еще не была оккупирована, но где однако большевистская революция в декабре 1917 года еще не была проведена, с самого начала на переговорах была отдельная делегация, которая вначале играла неопределенную роль, но к концу становилась для немцев всё важнее. Однако за ней становилось всё меньше реального веса, поскольку в течение января и февраля большевики утвердились и на Украине, и в середине февраля украинская делегация, по словам Троцкого, «территориально представляла одну лишь свою комнату в Брест-Литовске». Но как раз там Германия и её союзники и заключили с ней сепаратный мир.