Если существуют столь честолюбивые цели, но эти цели не достигаются военными средствами, и противоречие между агрессивной политической постановкой целей и принудительно-оборонительным военным положением не может быть устранено, то тогда в качестве выхода конечно же остается только политическая игра ва-банк. Если исходя из общих стратегических причин на Востоке особенно настоятельно требуется сепаратный мир, поскольку длительную войну на два фронта выдержать невозможно, но его невозможно получить от существующей русской царской империи на требуемых условиях разделения и лишения власти, то следует связать себя с русской революцией, которая по совершенно другим причинам намеревалась уничтожить царскую империю, и была готова по крайней мере на краткое время предложить раздел страны и лишение власти.
Этот ход мыслей имеет определенную отчаянную логику, и он ясно проявляется в различных немецких государственных документах того времени. Наиболее ясно — в большом меморандуме тогдашнего посланника кайзера в Копенгагене, графа фон Брокдорф-Рантцау, который в этой истории появится еще несколько раз: в отношениях Германии с большевиками как до, так и после русской революции он играл ключевую роль.
Фон Брокдорф-Рантцау писал тогда (в декабре 1915 года): «Было бы тяжелой по своим последствиям ошибкой, и теперь еще честно класть на чашу весов традиционные взаимоотношения с Россией, то есть с династией Романовых». Речь идет просто о существовании Германии; несомненно, если бы Германии не удалось выбросить одного из своих противников из кольца Антанты, то война протянулась бы до истощения Германии и окончилась бы её гибелью. «Победа и в качестве приза первое место в мире однако будут нашими, если удастся своевременно революционизировать Россию и тем самым развалить коалицию… Однако пока царская империя в своем теперешнем состоянии не подорвана, эта цель не будет достигнута… Ставки в игре определенно высоки, а успех не гарантирован безусловно; я ни в коем случае не отрицаю обратного воздействия, которое может быть на нашу внутреннюю политическую жизнь. Если мы в состоянии военным способом достичь окончательного решения в нашу пользу, то такого следовало бы всячески избегать, в противном случае по моему убеждению остается только лишь попытка этого решения».
И поскольку военная окончательная победа в настоящий момент была невозможна — в это самое время начальник Генерального штаба фон Фалькенхайн как раз докладывал кайзеру об этом, — то это решение стало претворяться в жизнь.
Таким образом, цель было следующая: создать кольцо государств-сателлитов Германии, оторвав их от России (Финляндия, далее через Прибалтику, Польшу и Украину до Кавказа) и революционное правительство в России, которое было бы готово заключить на этих условиях сепаратный мир с Германией. Если приводить к власти такое революционное правительство — тогда к черту традиционные европейские клубные правила, старую семейную дружбу с династией Романовых, идеологические предрассудки и общность с царской империей! К черту и возможное «обратное воздействие на внутренние внутриполитические отношения в Германии»! С ними можно будет покончить, когда победа будет в кармане. При этом сознавали, что устройством революции в России тем самым заключают соглашение с дьяволом. К этому были готовы; зато тем самым уходили от внутренних препятствий. Трудность была совершенно в ином: она состояла в том, чтобы раздобыть русского партнера для такой политики, потому что для русских революционеров пакт с немецким кайзеровским рейхом был бы также сделкой с дьяволом, а именно также по двум причинам: во-первых, поскольку этот немецкий кайзеровский рейх был врагом страны; а во-вторых, поскольку идеологически для них он был не менее враждебной силой, чем сама царская империя.
В действительности готовность руководства немецкого рейха к союзу с русскими большевиками проявилась гораздо раньше, чем готовность русских большевиков к союзу с германским рейхом, и немцы во всем этом деле всегда были активной, добивающейся стороной — долгое время напрасно добивавшейся. То, что агитация в конце концов удалась, было единоличным решением Ленина — никогда не опубликованным и до сих пор не признанным решением, в которое он ни разу не посвящал свою партию. Требовались исключительные обстоятельства, чтобы довести его до этого решения, и оно потребовало от Ленина чрезвычайного самоотречения. Также легко понять, почему большевики ни за что не хотят признавать эту сделку с дьяволом: ведь Ленин же почти с самого момента своего прибытия в Россию был ославлен как немецкий агент, и само собой разумеется, тяжело объяснить массовой публике задним числом тонкое, но решающее различие между подчинением дьяволу и сделкой с ним.