Он сидит на массивном стуле, подложив под себя два словаря. Он рисует. Рисует большую серо-белую чайку, из разряда крупных. Птица сидит в профиль, повернув голову вправо. Можно различить и кривой разрез ее клюва, и его загнутый кончик, и рисунок хвостового оперения, а также оперения по краю крыла, и даже чешуйчатый орнамент на лапе. Тем не менее кажется, будто в ней чего-то не хватает.
В рисунке чего-то не хватало, трудно даже определить, чего именно. Однако Матиасу пришло в голову, что что-то не так или чего-то не хватает. Он почувствовал, что в правой руке вместо карандаша держит моток прочной веревки, который только что подобрал с палубы парохода. Он посмотрел на группу стоящих перед ним пассажиров, как будто надеялся, что обнаружит среди них владельца веревочки, который с улыбкой подойдет к нему и потребует свою собственность назад. Но никто не обратил внимания ни на него самого, ни на его находку; все повернулись к нему спиной. У девочки, стоявшей чуть поодаль, вид был такой же отрешенный. Она стояла прислонясь к одной из железных опор, поддерживающих угол верхней палубы. Руки ее были сложены за спиной, в ложбинке поясницы, ноги напряжены и слегка расставлены, голова касалась железной колонны; но даже в таком застывшем положении девочка сохраняла изящество. На ее лице отражалась доверчивая и в то же время вдумчивая кротость, которая, по общему представлению, свойственна хорошим ученицам. С тех пор как Матиас впервые ее заметил, она стояла все в той же позе, смотрела все в ту же сторону, туда, где недавно было море, а теперь возвышалась – уже совсем близко – вертикальная стена пристани.
Матиас сунул веревочку в карман куртки на овечьем меху. И тут он увидел свою правую, свободную руку, ногти на которой были слишком длинные и заостренные. Чтобы чем-то ее занять, он взялся за небольшой чемоданчик, который до этого держал в левой руке. Чемодан был обычного фасона, но выглядел прочным и потому внушительным: он был сделан из очень жесткой, бурой с красноватым отливом «фибры», цвет твердых уголков был темнее – что-то между темно-коричневым и шоколадным. Ручка на двух металлических кольцах была из более мягкого материала, который, должно быть, имитировал кожу. Замок, крепления крышки, большие заклепки – по три на каждом из восьми углов чемодана, – а также кольца, на которых висела ручка, с виду были похожи на медные, но небольшая потертость на четырех нижних заклепках выдавала их истинное происхождение – они были сделаны из белого металла, слегка покрытого медью. Очевидно, что остальные двадцать заклепок были такими же, и прочие металлические части, разумеется, – тоже.
Внутренняя подкладка была из набивного кретона, рисунок которого только на первый взгляд мог показаться обычным для такого рода тканей, встречающихся в женских или девичьих дорожных сумочках: вместо букетиков и цветочков дно чемодана было усыпано миниатюрными куколками, какие можно увидеть на шторках в детских комнатах. Но если не вглядываться, ничего не различишь – только яркие пятнышки, испещряющие кремовую ткань, – они вполне могли бы сойти за цветочные букетики. В чемодане лежали среднего формата ежедневник, несколько рекламных проспектов и восемьдесят девять наручных часов, которые сериями по десять штук были нанизаны на девять прямоугольных картонок – на одной из них имелась пустующая ячейка.
В это самое утро, перед тем как сесть на корабль, Матиасу уже удалось продать первую пару. Хотя эти часы были из самой дешевой серии – по сто пятнадцать крон, – которая не приносила ему большого дохода, он упорно старался расценивать сей почин как благое предзнаменование. На этом острове, где он родился, где лично был знаком со многими семьями – и где, несмотря на то, что у него была плохая память на лица, благодаря собранным накануне сведениям он, по крайней мере без труда, мог прикинуться человеком, который хочет возобновить связь со своим прошлым, – у него был шанс за несколько часов сбыть большую часть своего товара. И хотя около четырех пополудни ему непременно надо было сесть на обратный пароход, у него даже имелся шанс (физически это было осуществимо) за это короткое время продать все, что он с собой привез. Впрочем, он не был ограничен содержимым чемоданчика: иногда ему приходилось принимать заказы, а затем отправлять товар наложенным платежом.
Но даже если ограничиться продажей тех девяноста пар часов, которые он вез с собой, можно было получить приличные комиссионные: десять по сто пятнадцать крон – то есть тысяча сто пятьдесят; десять по сто тридцать – тысяча триста, две тысячи четыреста пятьдесят; десять по сто пятьдесят, из которых четыре пары были снабжены особым браслетом, что давало еще пять крон дополнительно… Для упрощения расчетов Матиас принял в качестве средней цены за штуку двести крон; на прошлой неделе он подсчитал точную сумму выручки за схожий по составу набор, и цифра двести вполне подходила для приблизительных вычислений. Таким образом, у него было товара на восемнадцать тысяч крон. Его прибыль без вычетов варьировалась от двадцати шести до тридцати восьми процентов; если за среднее принять тридцать процентов, – трижды восемь – двадцать четыре, трижды один – три, три плюс два – пять, – получалось больше пяти тысяч крон, то есть в действительности доход за целую неделю работы – причем усердной работы – в обычных условиях. Частные расходы на пароход туда и обратно составляли всего шестьдесят крон, которыми вполне можно было пренебречь.