Жалобный крик сокола будет звучать до конца времён — он станет убивать каждый день, и каждый раз запоздало раскаиваться.
Изабела
Горячий зоб — когда соколу позволяют покормиться с добычи, которую он только что убил. Птице может быть разрешён полный зоб — наесться досыта, или ползоба, или четверть.
Я проснулась так резко, что должно быть, дёрнулась, ударив рукой что-то мягкое, и услышала болезненный стон рядом с собой.
Минуту я не понимала, где нахожусь. В лицо бил потрясающе яркий свет, как от тысячи огоньков свечей. Я застыла от холода. Потом поняла, что свет исходит от ослепительно яркого солнца, низко стоящего над вершиной холма, а я лежу не в тёплой пещере, а на влажных лишайниках под нависающим уступом скалы.
Передо мной, свернувшись клубком, как младенец, лежал Маркос. Он пошевелился и заворчал, просыпаясь. Смущённая тем, что лежу, прижавшись к спине мужчины, я понятия не имела, как высвободиться, поскольку оказалась зажата между его телом и скалой. Я снова подтолкнула Маркоса, пытаясь заставить его отодвинуться, но он повернулся на спину и открыл глаза, хмуро глядя в залитое светом небо, как будто впервые его видел.
Он выполз из-под нависшей скалы, с трудом поднялся на ноги и огляделся вокруг.
— Господи Иисусе, а я думал мне всё это просто приснилось!
Выбравшись, я попыталась расправить мятое платье и взъерошенные волосы. Влажная одежда прилипла к покрытой мурашками коже, а ветер только усиливал ощущение холода и сырости. Но взглянув туда, куда смотрел Маркос, я позабыла о неприятных ощущениях и холоде, широко раскрыв глаза от изумления.
Мы стояли на краю широкой плоской равнины, поросшей тёмно-зелёными лишайниками и золотистой осокой. Над нами возвышалась огромная гора искрящегося бело-голубого льда, зажатая меж двух чёрных зубчатых пиков. Замёрзшая река сползала к подножию скал и резко обрывалась в четырёх или пяти футах над отмелью из чёрного песка. Тонкие ручейки струились из-под толщи льда и стекали в обширное тёмное озеро, на его поверхности рябили отражения белых льдин и чёрных скал. Клочья мягкого белого тумана плыли над ледяной рекой, а небо над ними было ослепительно синим, до рези в глазах.
Маркос медленно покачал головой.
— Это... неужели это река? Как же она могла так замёрзнуть?
На несколько минут мы замерли от удивления. Потом, когда ветерок снова напомнил о холоде, я огляделась.
— Ты видишь где-нибудь Эйдис? — спросила я. — Я думала, та другая женщина сказала ждать её здесь. Она должна бы уже вернуться, но что-то её не видно.
Маркос медленно обернулся, прикрывая ладонью глаза от яркого света солнца, отражающегося ото льда,
— Взгляни туда. Это один из горячих источников или просто дым?
Я посмотрела, куда он указывал. Полускрытая за скалой, где мы укрывались на ночь, на лёгком ветру вилась тоненькая струйка сиреневого дыма. Я почуяла слабый запах жареной рыбы.
— Это огонь очага, — я попробовала улыбнуться, но оказалось, что лицо онемело и мышцы почти не слушались.
Возможность согреть над огнём руки казалась ценнее золота, я развернулась, чтобы поскорее обойти скалу, но Маркос меня остановил.
— Погоди, — зашептал он. — Может, это не Эйдис. Не забывай, датчане нас всё ещё ищут.
Сердце вдруг тяжело застучало. Простор, что только что вызывал восхищение, стал внезапно опасным, и укрыться негде.
— Вернись назад, под скалу, — шёпотом сказал Маркос. — А я обойду вокруг, может, что и увижу.
Я опять заползла под нависший камень и припала к земле, напряжённая, готовая бежать, хотя понятия не имела, куда.
Маркос, пробиравшийся вдоль скалы, не успел даже скрыться из вида, когда раздался женский голос.
— Маркос, Изабела, gerðu svo vel. Идите есть, вы, наверное, проголодались.
Маркос выглянул из-за скалы.
— Это та женщина, что вчера ночью забрала сестёр на замёрзшую реку.
Я как будто бы погрузилась в тёплую ванну от облегчения. Выбравшись из убежища, я увидела высокую женщину, присевшую у костра, разведённого на плоской каменной плите. Над огнём женщина поворачивала прут с несколькими нанизанными рыбками, поджаренная корочка потемнела и лопалась над огнём.
— Идите сюда, согрейтесь. Я Хейдрун, подруга Эйдис и Валдис, знаю их с того дня, как они обрели жизнь в утробе матери.