Посредник, который брал у меня деньги за проезд, не задавал вопросов. Кроме лишь одного — из старых ли я христиан. И я заверила его, что это так. Ложь сорвалась с моих губ так же легко, как у матери. В точности как она, я сама на минуту в это поверила, поверила, пока не опомнилась.
Он захотел услышать от меня Символ веры и Аве на латыни. Но хоть и знала эти слова всю жизнь, я вдруг начала запинаться, язык, казалось, сделался неповоротливым. Однако, агента это, кажется, удовлетворило — взмахом руки он прервал меня на полуслове.
— Мне достаточно, — он подмигнул мне. — Я обязан проверить. Марранов не хотят выпускать, а я скажу — ну и что, если они удерут? И скатертью дорога, не хотим мы тут их породу видеть. Я вот думаю — собрать бы самые дряхлые дырявые корыта, погрузить этих марранов, да и отправить их всех в Новый Свет. А ежели корабли потонут прежде, чем они туда попадут — ну и ладно, я считаю. Только нас, простых людей, никто не слушает, верно?
У меня в тот момент кровь заледенела в жилах. Я так боялась не найти корабль, но даже и не думала, что меня могут арестовать за попытку покинуть страну. Конечно, я знала, что марранам запрещено уезжать из Португалии. Я знала об этом с детства, но ещё знала, что я не марран и этот указ меня не касается. Как Старая христианка, я была вольна ездить, куда пожелаю. А сейчас неожиданно поняла, что я — одна из тех, кому это запрещено.
Должно быть, агент увидел потрясённое выражение моего лица — он потянулся через стол и неприятно крепко сжал мою руку, его рот изогнулся в ухмылке.
— Ну, не волнуйтесь, моя дорогая. Нет никакой опасности, что ваш корабль затонет. Это самый лучший корабль. Вы будете плыть с комфортом. Разумеется, в другом месте вам это обошлось бы в три раза дороже, но капитан — мой друг, он делает для меня специальные скидки.
По берегу проплелась небольшая группа чёрных рабов, сошедшая с только что прибывшего в порт корабля — голые, в грязных набедренных повязках, с железными кандалами на ногах, соединённые за шеи одной цепью. Некоторые дико смотрели по сторонам, вращали налитыми кровью глазами, напуганные странными картинами и звуками, шедшими со всех сторон. Но большинство безжизненно смотрели в землю и шли равнодушно, как мёртвые. Я содрогнулась, вспомнив тяжёлые кандалы, вгрызавшиеся в руки, ноги и шею отца. Живот свело так, что казалось, этот узел никогда не ослабнет.
Едва завершилась служба, я отступила в нашу общую каюту, и смотрела сквозь якорное отверстие, замирая каждый раз, как к сходням приближался солдат. Один раз, когда двое солдат остановились поболтать с вахтенным матросом, мне чуть было не сделалось плохо от страха. Они, в конце концов, пошли дальше, но я всё ещё боялась, что в любой момент могут обнаружить, кто я, и стащить с корабля.
Наконец увидев, что моряки отвязывают швартовые канаты, и услышав, как со скрипом убирают сходни, я облегчённо вздохнула, впервые за эти дни.
Мы отплыли с вечерним отливом, и наш ужин — баранину и пудинг из толчёной пшеницы — ели при свете раскачивающихся фонарей.
Жена купца, которая объявила, что к ней следует обращаться "донья Флавия", жаловалась, что баранина жёсткая, пудинг недостаточно сладкий, вино разбавлено, а корабль так качается, что она не в силах съесть ни кусочка. Однако, все эти недостатки не помешали ей пожирать каждое блюдо так поспешно, что, мне казалось, ей станет плохо.
Остальные пассажиры, глотая еду, заодно старались как можно больше узнать друг о друге.
Я слушала, но не пыталась присоединиться к разговору. До того, как арестовали отца, мне нечасто случалось говорить с кем-то, кроме знакомых или соседей моих родителей. Дома у нас гости бывали редко, и даже если по дороге к вольерам мы с отцом случайно встречались с кем-то из слуг и придворных летнего дворца, от меня требовалось только сделать реверанс, улыбнуться и слушать, не прерывая беседы взрослых.
Но когда за столом председательствовала донья Флавия, говорить мне было и незачем. Она незамедлительно проинформировала нас, что они с мужем плывут только до Англии, если, как она презрительно добавила, "это жалкое корыто доплывёт так далеко". Её муж имеет там дело только с самыми лучшими лавками, куда намерен продать большое количество шелков и прочих редких товаров. А она тем временем посмотрит, не купить ли там что-нибудь в приданое их дочери, хотя очень сомневается, что в Англии можно приобрести что-то хотя бы вполовину настолько хорошее, как в Лиссабоне.