Он колебался, и я едва не поверила, что была права, но потом опять поднял меня, и мы двинулись вперёд. Я упрекала себя за сомнения, списывая их на боль. Люди как соколы — когда ранены, они набрасываются на всех, и в каждом видят врага, даже в тех, кто старается им помочь.
Когда мы вышли из-за деревьев, берег был пуст, только несколько чаек копались в изумрудных поблёскивающих пучках водорослей, да выброшенная волнами морская звезда лежала на мокром песке. Витор остановился, пристально глядя на море.
— Они поднимают парус. Эти ублюдки уходят без нас! Он поднялся на песчаный бархан и сбежал на берег, лёгкие волны плескались по его башмакам. — Нет, нет, вернитесь! Не оставляйте нас здесь!
Я чувствовала, как будто вокруг меня медленно опускается тяжёлый чёрный занавес. Голод, холод, боль и страх окончательно поглотили меня, и больше ничего не осталось.
Я ненадолго приходила в себя и снова уплывала, пока меня укладывали в шлюпку, на плечах моряков поднимали по верёвочной лестнице, а когда корабельный хирург с помощью одного из матросов вправлял мне колено, опять потеряла сознание.
Как мне сказали, это хирург наложил на мою ногу деревянные шины до заживления. Маркос, видимо, отказался принимать участие в этой процедуре, заявив, что он врач, а не какой-то там костоправ.
Однако, впоследствии, Витор, Фаусто и Маркос вели себя как отвергнутые поклонники — приносили подогретое вино на случай, если я вдруг замёрзну, наваливали на меня свои одеяла и чуть не подрались за право приносить мне в койку еду. Но мне лишь хотелось, чтобы меня оставили в покое, и я была глубоко признательна донье Флавии, когда та настояла, чтобы все трое присоединились к ней и её мужу за обеденным столом, а меня оставили одну в пассажирской каюте, хотя я отлично понимала, что она делает это не ради моего блага.
В те драгоценные минуты, когда оставалась одна, я постоянно вытаскивала из сумы косточку с железным кольцом. Простой железный ободок с плоским диском сверху, на котором было выгравировано короткое слово — "foi". Что это — имя? Это обручальное кольцо? Кто же они, зарытые там, в лесу, где нет ни гробниц, ни церкви? Кто их там схоронил? Было ли это проявлением милосердия к мёртвым или зверством, сокрытием тел, чтобы их никогда не нашли?
Каждый раз, касаясь кольца и косточки, я чувствовала странное горе, как от потери того, кого любила и знала, словно я стою над его холодной могилой. Это чувство огромной потери, и больше того — даже страха, как будто надо мной собрались готовые обрушиться неведомые силы. Мне ужасно хотелось избавиться от кости, но даже если бы доплелась до поручней, я не смогла бы выбросить её в море. Эта кость нуждалась в упокоении, и уж раз я её взяла — я должна ей его дать.
Исландия
Эйдис
Пробуждение — когда сокол встряхивает свои перья.
Я знала, что она приближается. Я чувствовала. И драугр чувствовал тоже. Я снова взялась за лукет [10], наше плетение, нашу силу. Я приведу её к нам. Я должна.
Наш лукет — из куска оленьего рога, но вырезан он чужими руками. Это старинная вещь. Когда викинги на длинных лодках впервые отважились прийти в это землю, они принесли его с собой. И когда его владелица умерла, лукет вместе с ней положили в могилу. Там он лежал сотни лет, пока шторм не смыл камни и землю и не разорил могилу. Тогда мы и нашли его среди потемневших костей и разбросанных янтарных бусин.
Нам тогда не было и пяти, но мы сразу поняли, что это, ведь мать учила нас искусству плетения шнуров для одежды — так же, как готовить лишайник и чистить горшки. Но наши лукеты были вырезаны из бараньих костей, не гладкие, не отполированные, как омытый морем камень, не изогнуты гордо, как лошадиная шея... совсем не такие, как драгоценный дар от давно ушедшей. И даже тогда мы чувствовали, что мать боится видеть его в наших руках.
Теперь верёвка, которую я плела, извивалась между зубцами лукета. Достаточно длинная, чтобы дотянуться до девушки, но не достаточно, чтобы привлечь её ближе. Каждый день я должна удлинять веревку на палец. Каждый изгиб и каждая петля медленно и осторожно ведут её к этому месту.
Три жгута из плетёной шерсти свиваются в единый шнур — чёрный, чтобы вызывать мёртвых, зелёный, чтобы дать им надежду и красный, чтобы одолжить им сил.
Я сжимала в руке основу лукета и всё время вращала его по солнцу, которое я не могла видеть, но никогда не забывала. С каждым новым узлом шнур становится всё крепче, девушка ощутит, как он её тянет, и поймёт, что это соколы её зовут. И тогда она явится. Она должна привести их к нам. Мёртвые, что идут вслед за ней — наша единственная надежда.