— Внешность, в целом круглый, как винный бурдюк, — заявил Зопир безапелляционным тоном, не допускающим даже мысли о возражении, — со всей очевидностью свидетельствует о порочной и сладострастной натуре!
Вердикт был беспощадный, и многим собравшимся в этот день на Агоре афинянам, которые верили не только гаданиям, но и гадалкам и физиогномистам, он раскрыл Сократа, которого они хорошо знали, совсем с другой стороны. В умах многих доверчивых афинян Сократ в одно мгновение, кажется, растерял все, что накопил за всю жизнь.
Лицо Сократа оставалось невозмутимо спокойным. Хохот собравшихся и это спокойствие еще более раззадорили Зопира, который смех толпы воспринял как подтверждение правильно угаданных характеристик сидящего перед ним «урода».
— Высокий лоб и тупой нос говорят об упрямстве, по силе не уступающем обладателю такого же большого лба — ослу.
Если бы Сократ был одной из свай, которые устанавливают в портах Зеи, Мунихии и Пирея, то второй удар загнал бы его в землю наполовину. Новый взрыв хохота вызвал даже у известного своим безразличием к окружающим событиям осла Даймониония, пришедшего вслед за Сократом на агору и ожидающего его неподалеку, протест, выраженный в виде дикого рева, который услышал даже Зопир. Он тут же торжественно вскинул руки над головой и не менее громко, чем друг Сократа, воскликнул:
— Клянусь Дионисием! Вот свидетельство родства, — и указал на старого Даймониония. И, сделав эффектную паузу, продолжал:
— Бычья шея — это признак силы, который в сочетании с другими чертами доказывает, что этот человек способен проявить недюжинное упорство и бычье терпение в удовлетворении своих порочных наклонностей, — физиогномист замолчал и победно оглянулся в сторону агоры, где продавали скот. Оттуда, словно в ответ на его немой вопрос, тут же раздалось бычье мычание. Не такое громкое, как крик осла, но по лицам смеющихся Зопир догадался, что угадал и подвел язвительный итог:
— Стадо чувствует присутствие вожака… Большой лукообразный нос — явный признак любителя совать его в чужие дела и посплетничать. Вздернутый курносый нос говорит о высоком самомнении и зазнайстве. Хвастовство и болтливость явствуют из изгибов губ и очертаний рта. Мясистые губы кричат о порочной страсти к дешевым продажным женщинам, подобным тем, что встречаются в портовых кабаках, и к красивым мальчикам.
Казалось, что вся агора собралась сегодня у цирюльника Авгия. Давно в Афинах не было такого смешного представления, даже в театре во время комедий. Афиняне шли из булевтериона[5], отложив на время дела Совета, из гелиэи[6] прибежали запыхавшиеся судьи, даже из библиотеки Панэции пришли люди, которые намеревались сегодня заняться серьезными делами.
Даже на Пниксе[7], где иногда собиралось почти все взрослое население Афин, насчитывающее до десяти тысяч человек, никогда не было так шумно, как сейчас у цирюльни Авгия. А так весело — уж точно никогда! Смеялись и те, кто был в это время у храма Гефеста, у святилища Афины, в колонном зале, у алтаря двенадцати богов и у алтаря Зевса, смеялись пританы[8] в Толосе, в Метрооне — храме матери богов, в Нимфее — павильоне с фонтанами. Скульптурный ряд «Герои» был обвешан людьми, как виноградными гроздьями. Одним словом — все собравшиеся на агоре с утра потешались над Сократом. Там, где нельзя было смеяться вслух и громко, улыбались молча. Может быть, впервые после начала и окончания Пелопонесской войны, афиняне, метеки, приезжие и даже рабы смеялись беззаботно и от всей души, как дети.
Люди подзадоривали Зопира. Раздавались выкрики — добродушные и злые:
— Молодец, Зопир! Поддай старичку! Тоже мне — мудрец, который ничем не помог своему полису!
— Вот оно — настоящее лицо этих учителей мудрости!
— Все правда! Такой он и был, только мы, слепые, не видели!
— Других испытывал — вот теперь тебе самому испытание пришло! Нравится?!
— Что, неприятно правду о себе слушать?!
— Глупость говорит глухой физиогномист!
— Как Сократ это терпит! Сбрось его в Аид, Сократ! Не позволяй ему позорить гражданина великих Афин!