Он следил, как медленно описывает окружность тень от платана, под которым он стоит. Солнце движется всегда с одинаковой скоростью. Никогда оно не ускорит движение, не замедлит, не остановится хоть на миг. Странная власть в этой равномерности - она успокаивает и беспокоит.
По тени, отбрасываемой солнцем, Анаксимандр изготовил солнечные часы. Отсчет времени людям нужен, хотя и не всегда приятен. Особенно неприязненно косятся на эти расчеты те, кто растрачивает время попусту. Что ж, постараемся как можно меньше тратить его зря!
Придя к такому выводу, Сократ сказал себе: а сам-то хорош, бездельник! Любопытство тянет тебя к людям, на агору, и там ты полдня донимаешь их расспросами вместо того, чтоб работать над изваянием Силена для перистиля Критонова дома. Отличный заказ! Кто может похвастать таким в свои семнадцать лет? Впрочем, и то верно - кто может в свои семнадцать лет похвастать тем, что уже с шестилетнего возраста месил глину и обтесывал камни? Эх ты, лодырь! А как радовался, какое диво собирался вытесать, даже побился об заклад с Критоном, что закончишь работу к определенному дню! Так что - бегом домой, и за дело!
Напрасны упреки себе самому, впустую благие намерения. Любопытство и любознательность как клещи присосались к Сократу и отлично вспухают на его крови. Он поднял взор от ползущей тени платана - и вот уже другими глазами видит знакомую долину под стенами Афин.
Старый философ Анаксимандр заставил сегодня Сократа смотреть на реку, деревья, кусты, на луга со стадами овец, пасущихся под звуки пастушьей свирели, не просто как на прелестную идиллию. Он заставил Сократа размышлять - как возникла такая совершенная гармония, при которой только и могут жить и люди, и все твари.
Скользя по долине задумчивым взглядом, увидел Сократ на том берегу Илисса философа Анаксагора, своего учителя. Высокий, стройный философ шел неторопливо, храня серьезный вид. Его окладистую бороду - какие носили философы - уже сильно подернула седина, хотя не было Анаксагору еще и пятидесяти лет. Его тонкий гиматий пышными складками ниспадал до самых сандалий.
Сократ резко свистнул, но осел давно насытился и, улегшись в траву за спиной хозяина, не отзывался. Сократ ухватил Перкона за оголовок:
- Тебе, как вижу, тоже нравится валяться в холодке, да чтоб тебя цветами осыпали, как Пана! Вставай, ленивая шкура, живо! Мне надо поскорей к Анаксагору, учиться, не то выйдет из меня больший осел, чем ты!
Приговаривая так, Сократ дотащил осла до речки и рядом с ним перебрался вброд на ту сторону.
- Привет тебе, дорогой Анаксагор! Хайре! - крикнул он, еще не выйдя на берег.
Анаксагор поднял руку в знак приветствия.
- И ты мне дорог, Сократ! Сегодня особенно, ибо, вижу - от нетерпения подойти ко мне ты даже не сел на осла, чтоб он перенес тебя через речку сухим.
- А верно! - весело удивился юноша, оглядев себя. - Я и не заметил: с меня течет весь Илисс!
Он стянул с себя хитон и стал его выжимать.
- Труд каменотеса тебе на пользу, юный друг, - сказал Анаксагор, с удовольствием обежав взглядом хорошо сложенную фигуру Сократа, состоящую, казалось, из одних мышц. - А сколько в тебе солнца!
Сократ надел выжатый хитон на свое смуглое тело. Заговорил об Анаксимандре и его воззрениях.
- Но ты, Анаксагор, в последнюю нашу встречу упомянул о выводах, к которым пришел, размышляя о том, как возник мир и как он развивался и развивается. В ту ночь я не мог уснуть, все думал, как же все это отлично от Гомеровой "Илиады", где небо, море, земля и подземное царство заселены таким количеством богов, божков и демонов!
- А не испугаю я тебя так, что ты и сегодня не сможешь заснуть, если открою свой взгляд на солнце? - спросил философ.
Сократ уверил его, что теперь-то он и вовсе не заснет от любопытства, и Анаксагор поведал ему, что солнце не что иное, как гигантский раскаленный камень.
Сократ обомлел. Его большие выпуклые глаза сверкнули, по широким скулам скатились капли пота.
- Мое солнце! И - камень?! - воскликнул он в горестном разочаровании. А я-то поклоняюсь ему каждое утро! Солнце - мое любимое! Без его любви не было бы жизни! Не было бы ни людей, ни зверей, ни растений! Солнце возлюбленный, жарче которого нет!
Анаксагор положил ему руку на плечо.
- Тише, мальчик. Да я ведь и волоска не тронул на голове у твоего возлюбленного!
- Тронул! Тронул! - бурно возмутился Сократ. - Если солнце - камень, значит, оно не златовласый бог Гелиос в короне лучезарных лучей! Значит, не выезжает этот бог день за днем в поднебесный путь на золотой колеснице, запряженной четверкой крылатых коней!
Анаксагор спросил:
- Долго ли способен ты глядеть в лик солнцу?
Сократ угадал в вопросе ловушку, но честно ответил:
- Лишь короткий миг.
И попался.
- Как же может кто-то - хотя бы и бог - веками жить среди такого жара?
- Боюсь, его спалило бы дотла, - тихо молвил Сократ, но тут же вскипел. - Но это значит, что ты, Анаксагор, сжигаешь дотла Гелиоса!
- Гелиоса - да, мой дорогой, но тем не менее я не перестаю поклоняться солнцу, как и ты. Рассуждай так: то, что утверждаем мы, философы, никогда существенно не отличается от древних мифов. Часто мы только переводим на язык прозы стихи и поэтические метафоры, прорицания и видения. Анаксимандр, о котором ты упомянул, первым начал писать прозой. Понимаешь, что я хочу этим сказать? Да? И еще вопрос. Не давал ли тебе твой друг Критон из отцовской библиотеки сочинения Гераклита Эфесского? Да? Но тогда ты, несомненно, прочитал, что Гераклит считает праотцом всего сущего вечный огонь. Это так?
Сократ кивнул.
Анаксагор, обычно серьезный, улыбнулся.
- Ну, и разве Гераклит не утверждает, что причина любых перемен огонь? Что огонь - сила? И даже - что огненная сила - носитель Разума? Этот Нус, этот Разум я, милый Сократ, считаю началом всего. Разум - вот великий бог, которому должны поклоняться люди! Так чего же тебе еще? Утверждая, что солнце - огненный камень, разве не воздаю я ему больше, чем если бы видел в нем только возницу в сверкающем венце?
- Может быть, дорогой Анаксагор, - восстал в Сократе дух противоречия, - но в этом уже нет красоты!
- Не говори так! - резко осадил его Анаксагор. - Это совершенно одно и то же, ибо истина то же самое, что красота!
Однако Сократ не мог совладать со своим волнением и продолжал бурно возражать: