Д.С.Г.: Давайте рассмотрим другой псевдоабсолют. Допустим, мы встречаемся с людьми, которые считают идеализм единственно возможным подходом к жизни. В чем сложности видения жизни исключительно с идеалистической точки зрения?
Х.А.Л.: Основная трудность, которая возникает, когда мир воспринимается лишь идеалистически, – это субъективизм. Это еще одна форма эгоизма.
Предположим, человек говорит, что он хочет медитировать, читать, рисовать или созерцать лишь то, что ему нравится. Такому человеку не важен остальной мир, а важен только он сам, или то, что «внутри» него, или его слияние с Богом… И так от утверждения «Бог есть во всем» он приходит к позиции «Бог способствует всему», а затем и к квиетизму, к своего рода псевдофилософской глупости – примером ее могут быть те индусы, которые говорят: «Ну что ж, если этот пария (парии – одна из неприкасаемых каст в Южной Индии. – Прим. ред.) умирает с голоду, значит, так хочет его карма».
Слишком превозносить псевдодуховное, ставить его выше всего человеческого, выше всего естественного – это лишь очередная форма эгоизма и обмана. В этом случае «духовный» человек живет в своем духовном мире, в своей собственной нирване мира и покоя, где ничто его не заботит, ничто не побуждает к действию… Но так ли это? На самом деле его заботит это самое «ничто», его собственная нирвана.
Если я знаю, что миллиард человек умирает сегодня с голоду; знаю, что еще миллиард недоедает, живет в бедности, не может найти постоянную работу, – в чем величие того, что я сажусь на пол, скрещиваю ноги в падмасане и произношу: «Аум, я есть всё, ничто меня не трогает, ничто не возмущает»? Конечно, можно сказать, что боль бедных или голодных – иллюзия, майя, но хотел бы я посмотреть, как кто-либо из таких созерцателей, получив хороший удар по ноге, начал бы медитировать, что всё – иллюзия? Как правило, иллюзией считают то, что касается других. Про войну, разрушения или землетрясение говорят: «На то Воля Божья», «Значит, Бог пожелал, чтобы умерло десять или двадцать тысяч человек». Но когда что-то касается нас, когда у нас на улице украдут даже несколько монет, мы приходим домой в слезах, и это нас уже очень и очень заботит.
Мне кажется, что многое в этой ультрадуховности является ложным и таким же негативным, как и в материализме.
Д.С.Г.: Много раз в своих беседах, письмах и статьях Вы ясно даете понять, что Ваша позиция нематериалистическая, что Вы считаете себя философом не-материалистом. Довольно часто звучит вопрос: почему «Новый Акрополь» противостоит материализму?
Х.А.Л.: Это очень легкий вопрос. Представим, что в одну дверь входит лев, а в другую – собака. Я вынужден буду противостоять большей опасности, повернуться лицом к тому, кто представляет реальную опасность. Собака, может быть, меня и не укусит – вдруг она просто хочет меня обнюхать или познакомиться со мной? Но если на меня прыгнет лев, он точно меня съест.
Так и «Новый Акрополь» – он противостоит материализму не потому, что мы являемся школой для идеалистов-утопистов, экзальтированных людей, и не потому, что мы не осознаем необходимость существования материального мира. Просто мы повернулись лицом к большему из зол. Потому что среди этих двух зол есть одно, ближайшее и реальное, которое уже поглотило половину мира, которое превратило больше половины человечества в атеистов, – это материализм, особенно диалектический. Мы не воюем с диалектическим материализмом, мы противостоим ему; но противостоим не материализму как таковому, а тому, к чему он ведет, тому, что он пробуждает в людях. Мы также против обывательского материализма; сам по себе он особого значения не имеет, но он порождает в людях эгоизм, совершенно антифилософский.