Микрофоныча я застал во дворе у небольшого верстака. Увидав меня, он удивился:
— Кого вижу! Каким ветром? В гости или по делу?
— По делу, Семен Митрофанович. Здравствуйте.
— Здравствуй, здравствуй. Садись вот тут, — он пододвинул мне небольшую скамеечку, а сам присел на верстак. — Выкладывай.
Я заволновался: как объяснить ему про бересту и не выболтать о Желтом кургане? Заволновался и, как всегда, замямлил:
— Да вот, это самое… Хотел узнать, вернее, показать, ну, это самое…
Микрофоныч поморщился:
— Кончай жевать свое «это самое». Оно мне на уроках надоело. Говори толком, что у тебя.
Я молча полез за пазуху, вынул бересту, подал Микрофонычу.
— Нашел… Не разберу, что написано… Может, важное?..
Микрофоныч недоуменно повертел бересту в руках, пожал плечами и пробежал глазами по строчкам.
— Это из «Слова о полку Игореве». Знаешь такое?
Я кивнул: проходили по истории и литературе.
— То-то… А означает сие вот что: «Тогда по русской земле редко пахари покрикивали…».
«Ага, — подумал я, — значит, это дурацкое «кикахуть», которое мне всю ночь не давало спать, всего-навсего «покрикивать»? Черт бы его побрал!»
Микрофоныч между тем с удовольствием и чуть нараспев продолжал:
— «Но часто вороны граяли, трупы между собой деля, а галки… («галици» — тут же отметил я), а галки свою речь говорили, собираясь полететь на добычу».
«Вот оно и «уедие» — добыча! Ловко, однако, Микрофоныч расщелкал бересту». Вслух сказал:
— А это «Слово» давно написано?
Микрофоныч даже присвистнул:
— Давно. Около восьмисот лет назад, а если точнее — в тысяча сто восемьдесят седьмом году. Только вот открыли его поздно: лишь в конце восемнадцатого века. Открыли и не сберегли: рукопись сгорела во время нашествия Наполеона на Москву.
— Как же так, — удивился я, — сгорела, а в книжках напечатана?
— Успели копию снять, потому и дошло до нас это удивительнейшее «Слово».
Я сидел совершенно сбитый с толку — почему и каким образом попала береста с отрывком из «Слова о полку Игореве» в Желтый курган? И вдруг меня прошила неожиданная мысль. «А что, если моя береста это лишь часть из настоящей рукописи, которая и не сгорела вовсе. Остальное все лежит себе полеживает в могильнике». Ух ты! Вот было бы здорово!
— Где ты ее взял? — донесся до меня голос Микрофоныча. — Кто-то прямо-таки отлично скопировал древнерусское письмо. Кто?
Я растерялся, не зная, что ответить.
— Да так… Нашел… Вернее, у нас дома валялась… Наверное, дедушкина.
Я и дедов-то своих ни одного никогда не видел — оба погибли в Отечественную войну. Микрофоныч глянул на меня прищуренным глазом, качнул головой.
— Ох, Брыскин, что-то не то. Да ладно, твое дело. Бери свою бересту.
Я взял, сунул за пазуху и, не мешкая, пошел со двора, но Микрофоныч остановил меня:
— Если ты по-серьезному интересуешься произведениями литературы и искусства Древней Руси или историей, то заглядывай ко мне в любое время, поговорим, почитаем. У меня есть кое-что очень прелюбопытное.
— Спасибо, Семен Митрофанович, — ответил я бодро. — Очень интересуюсь. Приду. Обязательно.
Микрофоныч даже несколько опешил от такого шустрого ответа. Я у него по истории больше тройки никогда не получал.
Глава пятнадцатая «Дело пахнет карасином…»
Наступили горячие дни. Я готов был работать не только с утра до вечера, но и ночью: так хотелось найти еще что-нибудь. Я копал, а все мои мысли вертелись вокруг кувшина, бересты, рукописи «Слово о полку Игореве». В самом деле, почему в Желтом курганчике должна лежать какая-то малая частица рукописи? Почему не вся или хотя бы половина? Или вдруг тут захоронен какой-нибудь еще не известный ученым совсем другой вариант «Слова»? Эх, скорей бы уж решить все загадки.
Но как я ни старался, ничего больше не находил в Желтом курганчике, будто кто заколдовал его.
И вот сегодня, едва я стал копать, как вывернул из пласта обыкновенную темную бутылку, в каких продают минеральную воду. Я удивился несказанно: неужели древние уже тогда могли делать стекло и такие бутылки?
Я еще, наверное, долго бы раздумывал над этой новой загадкой, да увидел, что горлышко заткнуто пробкой, а в самой бутылке что-то болтается. Вытащив пробку, я тряхнул бутылку. Из нее выпала бумажка, свернутая в тонкую трубку. Я развернул ее. Там, на тетрадочном листке, синела огромная дуля с длинным и острым ногтем на большом пальце. Под дулей было написано тем же жирным синим карандашом: «Привет Брысяку от его далекого предка!»