— Ага, сегодня едем в Рембертов… — вспомнил Станислав.
Сколько же времени миновало с той поры, когда на весь Рембертов разносился крик Фудалы:
— Как вы берете кирпич? Как берете? Кирпич дело святое, он сделан из божьей глины, честно, как полагается, четыре зимы на морозе выдержан, как следует обожжен. Ни меня, ни тебя, дурака этакого, не будет на свете, а этот кирпич останется на веки веков, аминь. Только класть его надо с чувством, деликатно! А вы что? Будто камни бросаете, и никого не волнует, вдруг кирпич треснет!
Рабочие добродушно похлопывали его по плечу:
— Пойдет на кладку, один к одному, никто и не узнает, целый был кирпич или треснутый.
Фудала сердито качал головой, набычившись, словно собирался кого-то боднуть.
— Да наш старик не впустил бы вас на завод, собаками затравил. За его кирпичом приезжали на телеге, выстланной соломой, каждый кирпичик брали отдельно, деликатно клали. Но что это были за кирпичи! Один другого краше! Все края целые. Постучишь по нему — звенит как колокол. Да, колокол!
— Старый ворчун, чего только не наговорит!
— Кирпич есть кирпич! Ровный, неровный, целый, треснутый — все пойдет в дело, и порядок!
Они говорили это без злости. Брали у него махорку, дымили, разглагольствовали.
— Каменщику даже самый кривой кирпич не страшен, когда у него в руке мастерок и раствор, — утешали они его. — Мастерок мастера знает! — повторяли они поговорку каменщиков.
— Нет, нет! — не соглашался Фудала. — После человека остается след. Все видят, что и как он сделал! Напортачил? Может, другие исправят, а может, и не успеют. Но хорошее остается людям на добрую память.
— Ежели не сгноят все, что ты сделал! — грубо захохотал Люстага, размял пальцами самокрутку, высыпал махорку на землю и растоптал ногами.
Но этого уже никто не мог стерпеть, и Люстаге дали по шее — зачем, мол, махорку губишь!
Во дворе кирпичного завода, на площадке возле склада, разгуливали четыре козы Фудалы, пощипывали худосочную, остренькую травку, обгрызали ствол акации. Одна из них, серая, почему-то всегда злая, так и норовила боднуть рогатым лбом.
— Зачем тебе эти козы, Фудала? — спрашивали возчики. — Зачем столько молока? Уж не самогон ли молочный будешь гнать?
Он не отвечал, выставив лоб, как та серая коза, готовая бодаться.
Так было вплоть до того дня, когда ворота кирпичного завода отворил высокий и тощий как жердь парень с оттопыренными, словно ручки у кастрюли, ушами.
— Нет Фудалы, — сказал он. — Нет и не будет.
Какая-то бабка прошла мимо, потихоньку, жалобно всхлипывая.
— Козлят растил, белых и черных. Кормил чем мог. Жандармы проезжали мимо, увидели, как он бежит за козой. И вот нет Фудалы.
С той поры прошел год, но если случается им ехать в Рембертов, всегда кто-нибудь да позаботится, чтоб хоть клочок соломы лежал на телеге. Они сами над собой подсмеивались, но кирпич клали ровно, старательно, не жалея на это времени.
А под Зомбками кирпич кидали как на свалке, даже угрозы штрафа не помогали.
Рембертовский кирпич возили сейчас на Краковское предместье, для какой-то университетской библиотеки. Для перекрытия. Скверная работа. Черта два здесь подработаешь! Другое дело, когда материалы идут на военную стройку, тут всегда договоришься, разумеется, с тем, кто повыше, и, хотя все вроде бы строго подсчитано, глядишь, телегу-другую всегда можно подбросить по частному адресу, лишь бы часовой свое получил. А что в этой библиотеке? Какие-то заморыши! Слабосильные, как паучки. Одежда потертая. Денег у них и в заводе нет. Одни растяпы. К чему в военное время делать перекрытия над грудой старых книг? И чего это инженер Мязек из строительной фирмы охотится за каждой подводой, за каждой балкой, за каждым кирпичом, словно все это принадлежит ему? Да еще подгоняет рабочих! Сколько лет стояла библиотека под железной крышей без всяких перекрытий, а тут на тебе, когда никто ни в чем не уверен, понадобилось перекрытие.
Возчики не говорили об этом громко, потому что фирма распределяла работу, фирма платила, она давала им аусвайс солидное, надежное удостоверение, спасающее во время облав, — так что с фирмой не поспоришь, тем более что у нее есть договоренность со строителями. Потихоньку проклинали они чертова Мязека, который даже передышки не дает. Те, что строят, укладывают кирпич, тоже на него жалуются. «Помедленнее возите, — нашептывают они. — Чтоб нам материала не хватало, чтоб дух перевести можно было. А то все везут и везут, как для Генерального губернатора».
Действительно, было чему удивляться. Возчикам хорошо были знакомы все эти варшавские фабрики, мастерские, фирмы. Знали они, кто, где работает, прикидывали даже, сколько при этом зарабатывает. И вот что они подмечали. Одна фирма поставляла для библиотеки железо, балки, как для настоящего блиндажа. Другая песок из Вислы, совершенно чистый, без предательского ила. Кто-то еще доставлял промытую гальку самого высшего качества. А то — портлендский цемент трехсот пятидесятой марки! Боже мой! Тоннами! А какую известь! Сметану, а не известь! Ее бы на штукатурку пустить, а не на какие-то перекрытия. Стержни! Обручи! И сколько их! Перекрытие будет этак метров на шестьсот, не меньше — какая пропасть материалов на него потребуется!