6
Русинов вошел в крытый двор, поднялся по ступеням - изба стояла на высоком подклете - и, оглянув-шись на широченную поветь, слегка обомлел. У дверей завозни стоял новенький ярко-оранжевый дельтаплан с двигателем за пилотской кабиной. Вещь эта была здесь неуместной, нереальной, существующей автономно от дома и его хозяина. Русинов не удержался и подошел пощупать. Красивый профиль крыла по размаху в аккурат соответствовал размеру двери, видимо, недавно расширенной. Мягкое сиденье в люльке-кабине рассчитано на двух человек и настолько притягивало, что хотелось забраться и посидеть под этим солнечным полотнищем над головой. - Ты, случайно, летать на нем не умеешь?- Петр Григорьевич появился опять неожиданно. - Нет, не умею,- признался Русинов. - Жалко... Кто ни приедет- все не умеют,- пожаловался он.- Купил вот, теперь стоит. А ребята не скоро приедут... - Какие ребята? - Да те, что обещали летать научить! Сам попробовал зимой - взлетать взлетаю, а сесть не могу. Чуть крыло не сломал, стойку вон погнул слегка. - Сколько же стоит такая игрушка?- спросил Русинов. - А!- отмахнулся тот.- Две с половиной тысячи зелеными, недорого. Машина нынче дороже. Мою машину видел? - Нет! - Внизу там, во дворе, стоит,- пасечник постучал сапогом по полу,"патруль-нисан" называется... - "Патроль-нисан"? - Или так как-то,- отмахнулся он и засмеялся счастливо.- Знаешь сколько отдал? Тридцать пять! И тысячу, чтоб ко мне сюда пригнали. Во как! - Ну?! - Да, рыбачок! Зато теперь красота! - Ты, Петр Григорьевич, миллионер! -похвалил Русинов без всякого умысла.Богато живешь! - Если ограбить собрался, так предупреждаю: ничего не получится,- весело предупредил он.- Пробовали уже... - Бог с тобой, Петр Григорьевич! - смутился Русинов.- Я не грабитель. - А что ты там у забора мараковал? - вдруг с хитринкой спросил пчеловод.Что за хреновину проверял? - У забора? - Ну, у забора. Пока я в бане был. - А! Удочку делал! - будто бы вспомнил Русинов. - Интересная удочка... - Я тебе потом покажу,- пообещал он.- На крупную рыбу. Новейшее изобретение. Запатентовано в семидесяти странах мира. Магнитная. - А наживка какая? - Грецкие орехи. Он пожевал губами, пощурился, ломая мохнатые брови, и рассмеялся: - Да! Чудес на свете много навыдумывали! Вот, например, самолет. Железяка, а летает! - Зачем тебе самолет?- не скрывая удивления, спросил Русинов. - Как зачем? Зимой за хлебом летать! - Он приобнял гостя и повлек к двери избы.- Пошли, ухи похлебаешь. Из хариуса! Час туда, час назад, и я на неделю с хлебом. Свой-то я не пеку, лень. Изба Петра Григорьевича представляла собой музей или выставку декоративного и прикладного творчества. Этот человек, словно истосковавшись смертельной тоской по работе, неутомимо выстругивал, вырезал, вытачивал что-то: помещение было уставлено деревянными скульптурами и столбами самой невероятной конфигурации и формы. На стенах висели какие-то странные маски-коряги анфас и в профиль. Из корней он вырезал кроны деревьев, а из витых, скрученных в спирали колец или вообще клубков он делал причудливых змей. Больше всего притягивали внимание и возбуждали воображение столбы, лес столбов! В каждом умещались все стили от классики до модерна. Петр Григорьевич словно задался целью разрушить всякую школу и форму, лишить их внутренней гармонии, симметрии и смысла, наполнив динамикой и стихией. Он творил во имя творчества, создавал во имя удовлетворения своего порыва. Однако странным образом в этом нагромождении и хаосе возникала какая-то особенная, стихийная сила гармонии, никогда не виданной и будоражащей воображение. Его творчество не укладывалось ни в какие каноны, но оно было каким-то древним, словно из сказки либо сна-откровения. Посредине избы стоял незаконченный столбик, который словно вырастал из двухметрового бревна и кучи щепок. Из всех инструментов у него было полуразбитое долото, топор без топорища и молоток. Петр Григорьевич усадил гостя за стол, где дымилась в миске золотистая уха. На белой скатерти все приборы и причиндалы были деревянные, сделанные с любовью и старанием. Сам же встал к столбу и уже застучал, брызгая щепой. Над деревянной кроватью во всю стену висел настоящий шедевр: ковер из огромной растянутой и выделанной бычьей шкуры. На золотистой коже тончайшими сыромятными ремешками был вышит осенний уральский пейзаж. Русинов специально подошел поближе, чтобы посмотреть, не написан ли он маслом. Нет! Он был выполнен шитьем, с поразительным вкусом и чувством материала. А Петр Григорьевич между тем стучал молотком и балагурил. Он как бы пропускал мимо интерес и удивление Русинова, а может быть, привык к этому. - Ты пока перекуси. Уха - легкая пища. А потом мы с тобой накроем стол и посидим как следует. Я тебя медовушкой угощу. Такой ты сроду не пивал. И мы с тобой поговорим всласть. Я хоть и один живу, а без людей не могу. Вот скоро опять ребята наедут! - Какие ребята? - между делом спросил Русинов, хлебая уху. - А всякие! Их сюда медом тянет! - засмеялся.- Рыбаки, туристы, скалолазы. И тарелочники опять приедут! - Тарелочники? - Ага! Они в горах неопознанные объекты опознают! Тут у нас их много всяких летает,- с удовольствием объяснил пчеловод.- Обещали и меня научить летать, я уж и взлетно-посадочную площадку подготовил. Аэродром! И эти приедут, снеговики. Которые снежного человека караулят. В прошлом году так сфотографировали даже. Здоровый мужик, метра три будет, волосатый, а на лицо - дитя дитем. - И снежный человек у вас есть? - полушутя спросил Русинов. - А! Кого тут только нет! - отмахнулся ваятель.- Всякой твари по паре. Ноев ковчег, да и все! Место такое! Ты вот говоришь, миллионер я... А я ведь копейки не зарабатываю, пчелы кормят. Они же у меня видел какого размера? - Не видел... - Посмотри!.. Они же - во! В полпальца, как шершни,- показал Петр Григорьевич.- Их ни ветер, ни мороз не берет. Кругом пчела квелая, болезненная, а у меня- хоть бы что. Сколько она за раз меда тащит? А-а!.. В пять раз больше, чем простая. Если бы я стал мед сливать в свою речку до Камы бы воду подсластил! Пей - не хочу! Через час пчеловод повел его в баню- крепкую, из толстенных бревен. Берендеевский теремок, а не баня! - Сам рубил? - спросил Русинов. - А то!.. Заходи! В бане стоял огненный зной, огромная каменка исходила жаром. Русинов париться любил и в бане толк знал. Сели на полок потеть, Петр Григорьевич не унимался с рассказами. Видимо, он был выдумщик, фантазер и умопомрачительный романтик; все это чудесным образом уживалось в нем с практичностью, мастеровитостью и рассудительностью. Он и в бане-то без работы сидеть не мог- перевязал потуже распаренный веник, спохватившись, вычистил, выскоблил и отмыл широченную лавку, и так чистую, желтую, словно покрытую воском. - А ты родом-то отсюда? - спросил Русинов. - Родом? Нет! - засмеялся он.- Я из-за хребта родом, из Красноярского края. Здесь только двенадцатый год. Пришел на это место, упал в траву и сразу решил - буду здесь жить. Сколько времени потерял зря! В Казахстане пятнадцать лет ни за что ни про что. Поездил я по земле, да... За двадцать лет актерской жизни сменил двадцать театров! - Ты что же, Петр Григорьевич, актер, что ли? - удивился Русинов. - Был актер,- вздохнул он.- В кино снимался... Не видел меня в кино? "Дубровский", "Железный мост", "На семи ветрах"? - Нет,- смутился Русинов, стараясь припомнить, видел ли такие фильмы, не вспомнил... - И хорошо, что нет,- обрадовался Петр Григорьевич.- А то меня узнают, а мне так стыдно становится. Чем я занимался? Эх!.. Они парились с остервенением, лихостью и заводным азартом. Жар перехватывал дыхание - он говорил; ледяная вода в реке останавливала сердце - он говорил! Из сказочника-простачка он превращался в философа, тонкого знатока психологии, творческой природы человека. А после бани и богатого стола с медовухой Петр Григорьевич вдруг принес гитару и запел песни собственного сочинения. - Хочешь, про твою Москву спою?- вдруг спросил он.- Зимой в Москву ездил и сочинил потом. У Русинова надолго застряла строчка из этой песни- "Ну что с тобой, сударыня-Москва?"... Наутро он проснулся от разговоров за окном: Петр Григорьевич опохмелял шофера лесовоза. За один неполный день этот пчеловод, актер и философ окончательно его покорил, однако на трезвую голову Русинов вспомнил, что не отдыхать сюда приехал, не рассказы слушать и наслаждаться общением. Надо было работать - определить границы площади "перекрестка", отыскать ее центр и таким образом определить очертания древнего арийского города. По предположению Русинова, кольцевой город не мог выходить за обережный круг размагниченного пространства. Возможно, за его пределы изгонялись нарушители закона, изгои, и отсюда произошла традиция выселок, когда из общины убирали пьяниц, дебоширов и бездельников. Лишь после рекогносцировки местности можно было начинать раскопки, чтобы подсечь похороненный под мореной культурный слой. Если выводы не подтвердятся, придется уезжать из этого благодатного места, искать дорогу к истокам Печоры: следующий мощный "перекресток" был в том районе. И так до осени, до встречи Инги Чурбановой и Данилы-мастера.