Выбрать главу

Граф Эссекс вполне мог догадываться о рефлексии Уолтера Рали, над которым любил потешаться, поэтому без обиняков говорит:

– Любимцу, отвергнутому дамой, разве достойно стоять у ее двери?

Елизавета с улыбкой, которая относится скорее к ее юному собеседнику:

– Он стоит там по долгу службы и по моему приказанию.

Граф Эссекс настаивает на своем:

– Нет, ваше величество, достойнее на его месте оставить двор.

Елизавета смеется и резонно говорит:

– Сэр Уолтер Рали с превеликой радостью отправился бы в путешествие, если бы я позволила. Но он не только путешественник, но и воин, а война может начаться в самое ближайшее время. Милый друг, вы не имеете никакого права смотреть свысока на такого человека. Сэр Уолтер Рали – украшение нашего века.

Граф Эссекс с иронией:

– Всякое украшение со временем теряет блеск. Его блеск уже не слепит вас, но вы боитесь его. Разве он может достойно служить вашему величеству, если вы находитесь в вечном страхе перед ним?

Елизавета преспокойно:

– Дорогой, я никого и ничего не боюсь, ни Бога, ни смерти. Ваша надменность, когда вы еще ничего не сделали для славы, меня удивляет.

Граф Эссекс, вскакивая на ноги:

– Как ничего! Я не выпал из гнезда, а воспарил в небо и приблизился к солнцу, как Икар.

– Как Икар? Поостерегись, мой друг, опалить свои крылья и упасть в море.

Граф Эссекс без тени смущения:

– На море и на суше я свершу подвиги, коли вы, ваше величество, приблизили меня к себе, к славе вашего царствования. Последние события во Франции разве не требуют нашего вмешательства?

Елизавета, поднявшись, вступает в движениях танца:

– Генрих Наваррский взошел на французский престол. Чего же еще?

– Но против него выступила Католическая лига.

– Мы сокрушили мощь Испании, когда пресловутая Армада надвинулась на нас, у берегов Англии. В зените славы, мой друг, не стоит затевать мелких дел. Католическая лига добивается лишь одного: чтобы королем Франции был католик. На месте Генриха IV я бы приняла католичество. Но это – между нами. – С улыбкой останавливает порыв возмущения графа Эссекса и отпускает его. Генрих IV действительно вскоре принял католичество.

2

Постоялый двор в Кошэме. Осень 1592 года. Труппа «Слуги лорда Стренджа» после представлений уезжает; публика провожает актеров, на галереях внутреннего двора гостиницы показываются знатные дамы и господа, съехавшиеся из окрестных поместий, как на праздник. У некоторых дам на глазах слезы, им грустно, что веселье от театральных представлений кончилось, впереди зима.

Мы видим на галерее смуглую леди, глаза ее сияют изумительным блеском, как ночь звездами, и сразу узнаем ее. (В отличие от многочисленных исследователей уже несколько столетий теряющихся в догадках, кто она, вообразив, что большинство сонетов посвящены мужчине!) Рядом с нею останавливается Шекспир. Юная леди кого-то все высматривает среди актеров, чтобы помахать только ему, и не находит. Ей 14 лет, как будет Джульетте Шекспира.

Уилл вполголоса:

– Если вы ищете там меня, то позвольте вам сказать: я здесь.

– Хорошо. Прощайте!

Сверкнув молнией светом черных глаз, Мэри Фиттон машет рукой, будто он уже там, внизу, у ворот, за которыми исчезают лошади с повозками труппы «Слуг лорда Стренджа».

Уилл смеется:

– Я здесь, миссис Фиттон. Я остаюсь.

– Это безумие!

– Вы думаете, ради вас? Впрочем, и ради вас остался бы, если бы пожелали. Ради «Венеры и Адониса». Я обещал графу Саутгемптону закончить поэму еще до того, как в Лондоне откроются театры.

– Я просила вас не разговаривать со мной прилюдно.

Мэри Фиттон поворачивается спиной, но не сразу уходит. Шекспир, воспользовавшись этим, всовывает в ее руку книгу, которую сразу подхватывают.

Мэри Фиттон входит в свой номер и, не снимая шляпки, открывает книгу, находит свернутый лист. Мы слышим голос поэта.

Уилл

Как тот актер, который, оробев, Теряет нить давно знакомой роли, Как тот безумец, что, впадая в гнев, В избытке сил теряет силу воли, – Так я молчу, не зная, что сказать, Не оттого, что сердце охладело, Нет, на мои уста кладет печать Моя любовь, которой нет предела. Так пусть же книга говорит с тобой. Пускай она, безмолвный мой ходатай, Идет к тебе с признаньем и мольбой И справедливой требует расплаты. Прочтешь ли ты слова любви немой? Услышишь ли глазами голос мой?

23

Мэри Фиттон вся вспыхивает от радости и тут же с возмущением хочет порвать лист, но не решается.

– Это же всего лишь сонет. Прекрасный сонет! Кто знает, что он посвящен мне? А если и мне?! Тайный подарок вдвойне драгоценен.

Шекспир в своем номере. Горит на столе свеча. Поэт стоит у темного окна и видит, как в глубине зеркала, смуглую леди.

Уилл

Мой глаз гравёром стал и образ твой Запечатлел в моей груди правдиво. С тех пор служу я рамою живой, А лучшее в искусстве – перспектива. Сквозь мастера смотри на мастерство, Чтоб свой портрет увидеть в этой раме. Та мастерская, что хранит его, Застеклена любимыми глазами. Мои глаза с твоими так дружны: Моими я тебя в душе рисую. Через твои с небесной вышины Заглядывает солнце в мастерскую. Увы, моим глазам через окно Твое увидеть сердце не дано.

Звучит музыка. Тичфилд. В гостиной у графини Саутгемптон на вёрджинеле (разновидность клавесина) играет Мэри Фиттон (это было редкостью в ту эпоху, поэтому составляло особое очарование смуглой леди, под что подпала и королева Елизавета, любившая танцевать).

Шекспир в гостиной слушает ее игру, еще бесконечно далекий от юной леди, но, увлеченный ею, обращается к ней про себя весьма фамильярно.

Уилл

Едва лишь ты, о музыка моя, Займешься музыкой, встревожив строй Ладов и струн искусною игрой, – Ревнивой завистью терзаюсь я. Обидно мне, что ласки нежных рук Ты отдаешь танцующим ладам, Срывая краткий, мимолетный звук, – А не моим томящимся устам. Я весь хотел бы клавишами стать, Чтоб только пальцы легкие твои Прошлись по мне, заставив трепетать, Когда ты струн коснешься в забытьи. Но если счастье выпало струне, Отдай ты руки ей, а губы – мне!

24

Номер гостиницы. Входит Мэри Фиттон. Горничная помогает ей снять верхнюю одежду и выразительно смотрит на стол, где при свете свечей новый лист с сонетом. Мэри берет в руки лист, глаза ее ослепительно вспыхивают, как ночь со звездами, и откуда-то с вышины звучит голос.

Уилл

Недаром имя, данное мне, значит «Желание». Желанием томим, Молю тебя: возьми меня в придачу Ко всем другим желаниям твоим. Ужели ты, чья воля так безбрежна, Не можешь для моей найти приют? И если есть желаньям отклик нежный, Ужель мои ответа не найдут? Как в полноводном, вольном океане Приют находят странники дожди, – Среди своих бесчисленных желаний И моему пристанище найди. Недобрым «нет» не причиняй мне боли, Желанья все в твоей сольются воле.