И Чапа довольно хохотнул. Настроение у него было лучше некуда.
– Баста! Наверх! – скомандовал Фример. – А еще нужно приготовить нам постели. И Исмаэля устроить подобающим образом.
– Я распоряжусь, – пообещал Чапа. – Все сделаем в лучшем виде, господин Фример, не сомневайтесь!
Александр Селиний, принц Моро,
Эвксина, лето года 864-го
К вечеру ветер начал помалу закисать. Чапа сперва распорядился добавить парусов, потом долго глядел на дымку, застлавшую горизонт. А после обернулся к Зимородку, который отдыхал под флоком. Многозначительно так обернулся.
Ральф и сам видел, что к закату ветер окончательно скиснет. Барашки с волн давно пропали, да и волны стали ниже, ленивее и беспорядочнее.
Надвигался штиль.
Это заметили все – и Фример, и Исмаэль, и вышедшие покурить солдаты.
– Тысяча чертей, – пробурчал толстяк-капитан, приставив ко лбу ладонь и изучая небо. – Штилеет. Торчи тут…
– По-моему, это лучше шторма, – легкомысленно заметил Александр, явно намереваясь присоединиться к Ральфу на прове. – Сухо, не болтает… Чего еще?
– Не скажите, Ва…
– Дядя!
– Ах да! Не скажите, Александр. Даже не особо бывалый моряк вам подтвердит: любая буря лучше штиля. С бурей можно бороться, и если капитан умел, а корабль хорош – много ли беды в буре? Зарифились и пошли помалу… А в штиль люди с ума сходят.
– Вероятно, потому что им занять себя нечем, – предположил Александр.
– Именно, любезный мой племянник! Именно поэтому – в штиль нечем заняться, от безделья с ума и сходят!
– Пытливому уму всегда есть чем заняться, – довольно безапелляционно заявил Александр. – Пойду-ка я к Ральфу. Что-то он там со своей кисой затевает…
Тут вмешался Чапа:
– Прошу прощения, господа, но штарха сейчас лучше не трогать. Он занят.
– В смысле? – не понял Александр. – Почему вдруг занят?
– Ну, штиль же, – проникновенно пояснил Чапа, всплеснув руками.
Никто из альбионцев ничего не сообразил. Александр недоуменно переглянулся сначала с Фримером, потом с Исмаэлем. Но в словах каморного было столько убеждения, что потревожить Ральфа никто так и не рискнул, все наблюдали издали, от средней мачты – Александр даже запомнил, что на «Гаджибее» она зовется майстро-шеглой.
Кассат взобрался на банберс, словно обычный домашний кот на балконные перила, прошел немного вперед и улегся на бастуне.
– Че это он на утлегарь полез? – отчего-то шепотом спросил Фример, обращаясь к Чапе.
– Куда?
– Ну… вон то дерево по-нашему зовется бушприт, а накладка – утлегарь.
– А… По-нашему – банберс и бастуня. Ветер творят, господин Фример. Глядеть – глядите, а вот близко лучше не подходить.
– Что творят? – Фримеру показалось, будто он ослышался.
– Ветер.
– А… – протянул Фример и осекся.
Ральф встал позади кассата, затем медленно воздел к небу руки. Воздух меж его ладоней словно бы загустел, стал текучим и зыбким – так в жаркий полдень над песками шевелится горячее марево. По шерсти кассата вдруг побежали, сухо потрескивая, яркие даже при дневном свете искры. Ральф все стоял; меж его ладоней, похоже, рождался миниатюрный вихрь. А несколькими секундами спустя Ральф отпустил этот вихрь; движение его было совершенно однозначным – так отправляют в небо ручных голубей.
Сантона ощутимо вздрогнула. Затрепетали, будто живые, паруса. Фример с удивлением обернулся, торопливо приблизился к борту и глянул назад, за корму.
Их догонял порыв, четко видимый по ряби на поверхности моря. Порыв ветра, немыслимый в установившемся спокойствии. Безмерно одинокий – а ведь порывы никогда не гуляют в одиночку.
– Айя стеньг-стралет! Айя майстро-контра-ранда! Айя бизань-ранда, бизань-контра-ранда! Живо, охламоны! – зычно и азартно проорал каморный.
Матросы кинулись еще добавлять парусов. И когда паруса встали, порыв как раз нагнал «Гаджибея». Сантона устремилась вперед, словно морские боги приняли ее в могучие ладони и увлекли по волнам. «Гаджибей» прочно сел в порыве и заскользил к Боспору, точно по курсу, настолько быстро, что капитан Фример, моряк, четырежды ходивший за океан, сначала не поверил своим глазам. А когда в этот же порыв пристроился и «Дельфин» и уже две сантоны рванулись к горизонту, буквально прилипнув к овальному пятну ряби, у капитана Фримера по спине прогулялся ощутимый холодок – и это невзирая на так и не спавшую к вечеру жару.
Зрелище было настолько нереальное и непривычное для альбионцев, что все остолбенели, только кто-то из солдат тихо прошептал: «Дева Лусия, это ж чистое колдовство!»
На него тут же зашикали с нескольких сторон.