Светлана как будто его не слышала. Она уставилась взглядом на ноги обоих мальчиков. Глаза её замигали, она как бы старалась что-то вспомнить, потом подняла голову, окинула их с ног до головы расширенными удивлёнными глазами и любезно сказала:
— Бог вам воздаст за ваше добро! — Что-то сверкнуло в её глазах. — Это вы перебили из ружья его грязную руку, да? — воскликнула она.
Старец вздрогнул. Он приподнялся на постели и стал прислушиваться, подняв глаза к потолку.
— С кем это ты говоришь, Светлана?
— С мальчиками! — весело ответила она.
— Ма-а-альчиками? — Радан сделал усилие, присел на кровати, пригладил бороду, волосы, брови. Подбородок его дрожал, слёзы катились по впалым щекам.
— Ма-а-альчики! — чуть не разрыдался он с оживившимся лицом и протянул к ним обе руки. — Ма-а-альчики…
— Да, да, мальчики, мальчики, — повторяла обрадованная старуха.
— Будьте гостями в моём доме. Добро пожаловать, — выговорил старик с особой внутренней силой и достоинством, но тут же закашлялся, побледнел и с трудом перевёл дух.
— Привет! — поспешил сказать Павлик.
— Привет, дедушка! — добавил Сашок.
— Охо-хо-хо, — хотел воскликнуть старец, но снова зашёлся кашлем, покраснел от натуги, и голова его устало опустилась на подушку. Расстроенный своим бессилием, он робко и грустно попросил: — Дайте мне ваши руки и сожмите, сожмите, соколы. Хочу померяться с вами силами.
Сухими, костистыми руками он взял руки Павлика и Белобрысика, попробовал сжать их, но только еле пошевелил пальцами.
— Кончено! Со мною кончено! Светлана, Светлана… ох, в груди у меня… Приготовь вещи, доченька… в дальний… этот злодей…
Старуха стала посреди комнаты. Её тощее, сухое тело выпрямилось, морщинистое лицо разгладилось, в голубых глазах засветилась какая-то непонятная радость.
— Деды давно уже нас поджидают, — тихо промолвила она.
Старец услышал её и недовольно нахмурил брови.
— Меня дожидаются, а ты-то… что…
Он отвернулся к стене и долго шевелил губами.
— Вот уже полвека, как я жду этого часа, — обратился он потом к своим гостям. — Чувствую, что теперь он наступил.
Скорбно закрылись его залитые слезами глаза. Глубокие борозды прорезали высокий белый лоб и кровь забилась сильнее в распухших голубых венах. Грудь начала быстро подниматься и полуоткрытый рот с усилием и хрипом стал жадно глотать душный воздух.
Неслышно ступая на кончики ног, Павлик раскрыл окно и вернулся на своё место у постели умирающего. В комнату ворвался внешний шум, далёкое блеяние овец, песни птиц и лёгкое веяние горного ветерка.
— Надо ему помочь, он умирает! — в страхе прошептал Сашок.
Павлик остановил его рукою.
Теперь оба они, стоя на страже у старой деревянной кровати, могли рассмотреть убранство комнаты. Как ни странно, оно так захватывало своим своеобразием и красотой, что мальчики, начав разглядывать, уже не могли отвести глаз от окружающей их обстановки. Она была особенно удивительна в такой глуши. Украшением служила прекрасного стиля медная утварь, которую уже нигде, кроме как в этой области найти нельзя. Известно, что именно здесь вырабатывались самые красивые на Балканском полуострове медные сосуды. Родопская школа этого редкого и трудного ремесла отчасти обязана своим успехом тому, что в этом краю встречаются залежи медной руды. Опытный глаз сразу мог заметить, что старый дом стоял как раз на медной горе. С Чёрной скалы и началась добыча меди в этих местах. Около таких скал возникали маленькие мастерские, в которых шла выплавка меди.
В комнате умирающего медные сосуды были расставлены по тянувшимся вдоль стен полкам, стояли в открытых резных шкафчиках, на полу в двух углах, и все они были как бы созданы точно для занимаемого ими места и служили украшением, а не для хозяйственного употребления. Сосуды были покрыты слоем пыли и красивый металл мутно блестел, как угасающий взор старика, но, так же как и он, имел свою особую прелесть. Тут были узорные медные котелки, низкие и широкие белые ведёрца для ношения воды, а также высокие и стройные пастушьи ведёрки, служащие для хранения мамалыги. Тут стояли и низкие медные столики, на них были красивые рисунки, выбитые плоскими молоточками, протравленные кислотой или наколотые шилом. В Родопском краю такие медные столики заменяли традиционную «софру» — низкий круглый деревянный столик, встречающийся по всей Болгарии. Были здесь и красиво разукрашенные медные большие подносы. Разрисованные медные миски с крышками и несколько кувшинчиков и кружек для воды дополняли эту богатую коллекцию и художественную сокровищницу забытого теперь художественного ремесла.
Старец задвигался в постели.
— Слушайте, соколы, — сказал он, — откройте ящик с медной посудой! Подайте мне шкатулку с украшениями!
Белобрысик кинулся к ящику и быстро вынул из него большую медную шкатулку.
— Эта, дедушка? — спросил он, став на колени перед кроватью.
Радан медленно ощупал шкатулку. Он едва мог согнуть пальцы, чтобы взять её в руки. Слёзы навернулись на его глаза.
— Эта самая… эта самая! Помогите мне! Поставьте её около меня! Эх, время, времечко! Как ты быстро летишь! Сколько уже сомкнулось глаз! Бренность… человеческая!..
Он, по-видимому, забылся, гладя дрожащими пальцами свою шкатулку. Быть может, перед его взором проносились воспоминания, то дорогое каждому сердцу, что мы обозначаем безличным именем — прошедшее! Быть может, в этот миг перед ним раскрывалась книга минувших дней, в которой одна только человеческая память умеет читать и видеть, и он увлёкся её чтением. Если бы кто-нибудь мог видеть то, что в этот момент видел он, то перенёсся бы в мрачные дни полного превратностей прошлого рокового столетия и познакомился бы с нерадостной судьбой простого человека. Когда старик очнулся, он утёр влажный лоб, провёл рукой по волосам и с усилием сказал:
— Высыпьте всё, что там в шкатулке.
Белобрысик только этого и ждал. Он взял шкатулку из дрожащих рук старика, открыл крышку и опрокинул. По постели рассыпались десятки медных пластинок. На каждой из них было что-то написано.
— Что это? — спросил он.
— Подарок. Вам, дорогие мои соколы. На память о нашей встрече. Это песни, народные песни минувших веков. Не расспрашивайте, возьмите их. Найдётся кто-нибудь, кто объяснит вам, какая это ценность для нашего народа, для всего мира… только позовите… громко позовите… священную Веду… Веду Словену… Веда Словена живет!..
Голос его охрип от напряжения. Ему хотелось крикнуть громко, на весь мир, но он надрывно закашлялся и весь покраснел от удушливого кашля.
— Вы молоды… не знаете. Полвека назад вышла книга, нашумевшая во всем славянском мире. Учёные говорили, что народ, создавший такие песни — самый поэтический народ. Но позже, когда захотели эти песни прочитать и услышать, оказалось, что нельзя найти ни одной из них и нет больше ни одного народного поэта-песенника…
Радан перевёл дух и распухшим языком облизал пересохшие губы.
— Времени у меня мало… Дело в том, что… тот, кто писал о песнях, не сказал всей правды и не понял самих песен. Он слышал их у нас, но потом не решился… присочинил, исказил … Когда пришли ко мне, и этот самый Веркович[1]… которого ввели в заблуждение и который издал песни македонских болгар и Веду Словену, я не сказал ему, что у меня есть эти песни, что я их знаю… и другим тоже не сказал… А эти песни самые прекрасные, самые чудесные… Пусть меня простят… Я обманул… Я укрыл песни, которые в продолжение столетий наши женщины собирали, а наши мужчины — кузнецы и медники — наносили на медные пластинки, чтобы мы помнили о своём роде, знали своё прошлое и не забывали родной язык… Я обманул его, сказал, что у меня их нет… Боялся, что их затеряют, хотел сохранить их. Ушёл этот Веркович, а меня покарало провидение. В тот же день я сорвался со скалы и разбился… до сегодняшнего дня… я ждал этого часа… чтобы исповедаться. Теперь готов умереть… спокойно, теперь…
1
Веркович издал сборники: «Народные песни македонских болгар» (Белград 1860) и «Веда Словена» — болгарские древние народные песни (часть I,Белград, 1874 г., ч. II, Петербург, 1881 г.).