Урвич успел уже обсудить своё положение и так или иначе примириться с ним.
Глупо проигранные деньги он отдал Дьедонне и был теперь в душе очень благодарен капитану, что тот насильно оставил за ним билет, чем дал ему возможность попасть во Владивосток.
Как ни жаль было девяти тысяч, но с ними не всё ещё было потеряно; во Владивостоке можно было поступить на службу, и хотя это совсем не соответствовало первоначальным планам Урвича, всё-таки дальнейшее существование было возможно.
Последний свой проигрыш, то есть стоимость билета от Сингапура до Владивостока, Урвич обещался выслать французу со временем по мере возможности и теперь спешил исполнить поручение индийца, чтобы, съехав с парохода, вернуться на него, когда уже не будет Дьедонне, с которым ему не хотелось больше видеться.
Письмо он хранил в своей каюте, пришпилив его кнопками к стене, чтоб иметь постоянно перед глазами и быть покойному за его целость.
Адрес был написан по-английски, очень чётко и ясно.
Держа пакет в руках, Урвич прочёл громко рикшам название улицы и дома, поставленных на адресе, и один из рикш сейчас же отозвался, что он отлично знает этот дом и мигом доставит туда господина.
Урвич сел в колясочку, рикша взялся за оглобли и побежал спешной, привычной его мускулистым ногам рысью.
На небе не было ни облачка, солнце стояло почти над самой головой, и странные для глаза северного жителя короткие тени почти не были заметны, так что всё казалось сплошь облито солнечными лучами: и деревья, и дома, стены которых были одинаково освещены по обе стороны улиц.
Жара была жестокая.
Урвичу вспомнились слова, сказанные как бы вскользь индийцем, что, может быть, ему самому будет интересно передать письмо по адресу.
Это почему-то показалось ему особенно любопытно теперь, в том состоянии, в котором он находился. Ему хотелось отвлечься от своих мыслей и от воспоминания о том, что случилось с ним на пароходе. Он ехал и старался всё своё внимание привлечь к тому, чтобы рассмотреть хорошенько новый и незнакомый ему город.
Смотреть, впрочем, было не на что.
Такая же, как в Коломбо, была тут ровная, отлично утрамбованная и укатанная дорога, которую можно было принять за асфальтовую, если бы не её ярко-красный, совсем пунцовый цвет глины.
Дома с черепичными крышами были каменные, и только окраска их имела до некоторой степени своеобразный характер. Окраска эта была ярко-синяя, такая синяя, какую любят у нас в средних городах мещанки для своих праздничных платьев.
Урвич занялся было соображением, не есть ли эта любовь наших мещанок к синему цвету отдалённый остаток влияния Востока, как вдруг его рикша круто повернул во двор одного из домов, и не успел Урвич опомниться, как в этом дворе кинулись на него люди, ловко, проворно стащили его, повалили на землю, связали по рукам и ногам и заткнули рот платком.
Всё это произошло среди бела дня под ослепительными палящими лучами солнца.
Ни сопротивляться, ни двигаться, ни даже крикнуть Урвич не мог; он только мог видеть и видел, что привёзший его сюда рикша действовал наравне с прочими.
Его подняли на руки и понесли.
VIII
Пароход мог простоять в Сингапуре только сутки, и исчезновение Урвича было замечено не сразу.
В первый день никто не обратил внимания на его отсутствие, потому что и все остальные провели время в городе.
Дьедонне забрал свои вещи и съехал на берег; история его выигрыша была уже известна и с ним простились очень холодно, почти враждебно, но он этим очень мало стеснялся, по-видимому, и был очень доволен и весел.
— Ещё бы не быть весёлым, когда ни за что ни про что получил девять тысяч, обыграв молодого человека! — пустил ему в след кто-то из пассажиров, когда он выходил.
— Тише, ведь он понимает по-русски! — остановил его другой.
— А мне что за дело? Пусть понимает, так ему и надо!
На следующее утро выяснилось, что Урвич, как ушёл вчера, так и не возвращался, и никто его не видал с тех пор.
Капитан, ездивший в город по делам, вернулся за час до отхода, и когда узнал, что Урвича нет, очень забеспокоился.
— Впрочем, — вспомнил он, — Урвич мне говорил, что хочет остаться в Сингапуре! Если он взял с собой свои вещи, то тогда всё обстоит благополучно.
Но вещей Урвич не брал с собой, ничего даже не было уложено у него в каюте, и это служило явным доказательством, что отсутствие его было непроизвольное и независимо от него самого.
— А то, может быть, просто закутил с горя! — высказал предположение один из пароходных офицеров. — Вот подождём назначенного часа для отхода, тогда и ясно станет, пропал он или нет!