– Я от Регса, – прогнусавило существо неизвестной расы. – Ваша скрипачка найдена.
– Где она? – Сердце затрепыхалось в грудной клетке.
– Прикажите извозчику сменить маршрут. – Существо шустро влезло в нутро повозки. – Угол Дубовой и Кленовой. Давайте же!
Иттан мысленно распрощался с академией, влез в повозку, которая стала маленькой от присутствия незнакомца.
Извозчик ударил кнутом, и лошади поплелись по улочкам столицы. Всю дорогу существо (судя по габаритам, рынди – только у этой северной расы мужчины внешне напоминают платяной шкаф, а ударом кулака легко проламывают стену) молчало, лишь пыхтело сквозь зубы. На вопросы незнакомец не отвечал. Иттан, усвоив, что вести с ним светскую беседу не собираются, отвернулся к оконцу.
Они подъехали к самой окраине города. Дома сменились лачугами, чаще необжитыми, разваленными, наклонившимися одним боком к земле. На многих не хватало крыш, от других остались остовы. Почва была болотиста и чавкала под колесами. Кисловатый запах гнили разъедал ноздри.
Мурашки поползли по позвоночнику.
Лошади замерли посреди тропы, по обе стороны которой тянулись поля, заросшие бурьяном и осокой.
– Приехали, – оповестило существо в капюшоне и, кажется, хрюкнуло от предвкушения.
Глава 3
Трауш эр Вир-дэ
Огонь в камине пожирал поленья, но леди, с ногами забравшаяся в кресло, мерзла. Она зябко грела ладони у каминной решетки, щурилась, вглядывалась в танец языков пламени.
С того дня, как детский крик разорвал настороженную – все до единого тревожились за роды любимой хозяйки – тишину поместья Вир-дэ, Сольд постоянно замерзала, мало ела и совершенно не заботилась о своем здоровье. Ничем не болела, но таяла на глазах. Младенец, напротив, окреп и уже научился улыбаться; леди же меркла, даря ребенку всю себя без остатка. И это при том, что за сыном денно и нощно следила кормилица, лишь изредка выдавая его в материнские руки.
– Ну а что вы хотели, – разводил руками личный лекарь правящей семьи. – Вообще чудо, что Сольд разродилась от бремени, при ее-то хрупком здоровье. К тому же ваша супруга вечно истощена, что обусловлено некоторыми… – в этот момент он обычно запинался, потому как не мог подобрать нужного слова, – особенностями ребенка.
Трауш хотел одного: чтобы его леди здравствовала. Чтобы щеки ее вновь горели румянцем. Чтобы она перестала быть задумчивой и вялой. Ночами он грел ее теплом своего тела, подолгу боясь заснуть и даже сдвинуться, только бы не нарушить дрему вечно изнуренной Сольд.
Сейчас она потерла ладонь о ладонь – тонкие пальцы подрагивали не то от усталости, не то от холода – и сказала тихо, но решительно:
– Нашему сыну нужно имя.
– Сольд. – Трауш встал за ее спиной, погладил по отросшим волосам, не собранным в косу; огонь напитал их рыжим оттенком. – Ты помнишь, я согласен на любое, которое выберешь ты сама.
– Наш сын не может оставаться безымянным, – тверже ответила она. – Скоро день благословения, и к тому времени ты должен определиться с именем. Наследника называет отец, а не мать.
Как же объяснить ей, что Трауш не хотел называть ребенка вообще? Что сама мысль о том, что его сын будет принят богами в этом имени, вызывала отчего-то лютую ярость? Пока малыш был краснощекой игрушкой, он казался незначительным, почти нереальным. Но когда он будет назван – боги нарисуют ему линию жизни.
И тогда лорду придется смириться с тем, какой у него наследник.
Трауш несколько раз предлагал имя наобум, но Сольд только качала головой.
– Я подумаю, – в сотый раз пробормотал он, выходя из залы.
Лопатками почувствовал опечаленный взгляд жены.
Сын спал в колыбельной, укутанный шерстяным одеяльцем с вышитой на том монограммой рода. Пухлые губы были приоткрыты, ресницы дрожали, кулачки сжимали краешек подушки. Трауш посмотрел на него так внимательно, что ребенок захныкал.
На плач тут же прибежала кормилица. Дородная молодая блондинка, ее выбрала сама Сольд. Кормилица воспитывала трехмесячную дочь, но любила обоих детей одинаково. Даже странно, как можно любить кого-то чужого, заботиться о нем как о своем собственном?
– Ну-ну, – она прижала младенца к груди, и тот успокоился, – ну что ты, это всего лишь папа.
Из ее уст это слово – папа – звучало так спокойно и гладко, будто речь шла о самом обычном мужчине, а не о высоком лорде Пограничья. Сам Трауш никогда не называл своего родителя «папой», только «отцом», потому как считал первое обращение неуважительным и простецким.
Папа…
Если бы. Папы не желают своим сыновьям смерти.